Все авторы Deutsch-Französische Jahrbücher были, по крайней мере, едины в том, что рассматривали Париж как пристанище и источник вдохновения. Их ожидания оказались оправданны, поскольку революции 1789 и 1830 годов превратили Париж в бесспорный центр социалистической мысли. Буржуазная монархия Луи-Филиппа близилась к завершению и становилась все более консервативной; в 1835 году были ужесточены цензурные законы, а с 1840 года в правительстве правил бал антилиберал Гизо. Но политическая деятельность была не менее оживленной, чем полуподпольная, и в стране существовало обескураживающее разнообразие всевозможных сект, салонов и газет, провозглашавших ту или иную форму социализма [38]. Сразу после прибытия в Париж Руге отправился заводить контакты под руководством Гесса, который был знаком с политической сценой еще со времен своей работы французским корреспондентом Rheinische Zeitung. Отчет Руге о его походе по салонам описывает череду недоразумений [39]. Каждая группа считала другую устаревшей на столетие. Французы были удивлены тем, что он оказался так мало осведомлен о коммунизме, и тем, что был сторонником атеизма и материализма, характерных для французской мысли до 1789 года. Руге, в свою очередь, не мог понять, как французы могут быть так привержены религии, на нейтрализацию которой немецкая философия потратила столько времени и усилий.
Ламартин сначала назвал концепцию Deutsch-Französische Jahrbücher «священной» и «высокой», но позже отказался от участия, узнав о ее революционном характере. Леру был занят изобретением нового печатного станка. Кабе был потрясен атеизмом Руге и его недостаточной приверженностью коммунизму. Консидеран также был настроен неодобрительно, подозревая, что журнал будет пропагандировать насилие[49]. Прудона в Париже не было. Таким образом, несмотря на все усилия, выпуск Deutsch-Französische Jahrbücher вышел без единого французского материала. К ноябрю Руге начал беспокоиться даже о количестве немецких авторов: Гервег проводил медовый месяц, а Бакунин после высылки из Цюриха вел разгульный образ жизни. Их отсутствие компенсировал Гейне, который (во время своего пребывания в Париже все больше симпатизировавший социалистическим идеям) согласился дать несколько стихотворений, а также Фердинанд Бернайс (недавно высланный из Баварии после того, как стал редактором Mannheimer Abend-Zeitung[50]).
Сам Маркс прибыл в Париж в конце октября 1843 года. Вместе с ним приехала Женни, находившаяся уже на четвертом месяце беременности. Сначала они поселились на улице Вано, 23, в тихом переулке в районе Сен-Жермен на левом берегу Сены, где проживало много других немецких иммигрантов. На первом этаже дома 22 располагался «офис» газеты Deutsch-Französische Jahrbücher, а Руге снял два этажа дома 23, где уже жил Жермен Маурер, ведущий немецкий писатель-социалист. Руге написал Марксу письмо, в котором изложил свой проект «фаланстера» в духе фурьеризма: он пригласил Марксов, Гервегов и Мауреров присоединиться к нему и его жене в эксперименте по совместному проживанию. У каждой семьи будут отдельные жилые помещения, но общая кухня и столовая; женщины будут по очереди выполнять домашние обязанности [40]. Эмма Гервег сразу же отказалась: «Как могла жена Руге, маленькая саксонка, милая, но без характера, сойтись с г-жой Маркс, очень умной, честолюбивой и гораздо более сведущей, чем она? Как могла г-жа Гервег, самая молодая из трех женщин, недавно вышедшая замуж, принять эту коммунальную жизнь?» [41] Маркс и Женни тоже не задержались здесь надолго: уже через две недели они переехали в дом 31, а в декабре окончательно обосновались на улице Вано, 38, где и прожили до конца своего пребывания в Париже.