Он дышал через длинную трубочку и размышлял о том, как это, оказывается, легко — ждать и мечтать и как это непросто, когда мечта начинает сбываться. Больше всего на свете ему не хотелось стать морским камнем и лежать на дне, и чтобы рыбы щекотали его плавниками. Но так заведено, так было всегда: тот, кто не находит предназначенный ему остров, превращается в камень, и тогда другой мамору отправляется в путь.
От этих мыслей мамору никак не мог уснуть. Он то ложился и изо всех сил зажмуривал глаза, чтобы увидеть, наконец, сон про остров, то снова вставал и топал по Киту взад-вперед.
«Морской еж ему под ноги! Сам не спит и другим не дает!» — ругался Кит, но тихо-тихо, так что мамору не слышал.
Время шло. То справа, то слева мелькали острова. «А, может, какой-то из них — мой?» — тревожился мамору, но он не мог знать наверняка и поэтому вглядывался в каждый, даже самый маленький остров, и запоминал его приметы. На одном росло много пальм — и, значит, на этом острове уже был хранитель, который хорошо учился и получил в награду семечко. На другой остров приплывали погреться большие, очень большие черепахи, возле третьего навострили плавники акулы, на четвертом жили красивые яркие птицы… Мамору надеялся, что он увидит сон, вспомнит все острова и узнает свой.
— Кит, — просил он, — Кит, давай подойдем поближе к этому острову. И к тому тоже. Я хочу разглядеть их все.
Но Киту было скучно. Он знал этот путь наизусть и неохотно выполнял просьбы своего путешественника.
— Кит, слушай, — не унимался мамору, — ты знаешь весь путь! Куда мы плывем?
— На север, — медленно произнес Кит. — Мы плывем на север.
— Кит, ты стольких уже возил. Ты все видел. Как ты думаешь, чем закончится мое путешествие?
Кит помолчал, но потом ответил:
— Не знаю. Вряд ли чем-то хорошим для тебя и интересным для меня.
Мамору присел на ракушку. Он больше ни о чем не спрашивал Кита, а только ронял тяжелые зеленые слезы на его спину.
«Ну чего это он? — подумал Кит. — Чего это он замолчал? И не ходит. Туда-сюда. Не ходит».
Киту стало непривычно тихо. Так тихо и так непривычно, что он решил развеселить мамору и подарить ему водяное дерево.
«Пшшш» — выросло из спины Кита серебристое дерево, и засверкало на солнце, и осыпалось блестящими каплями. Но мамору по-прежнему сидел на ракушке, плакал и молчал.
Кит удивился. На своем веку он не встречал еще ни одного мамору, которого бы не обрадовало светящееся водяное дерево. Тогда он заголосил из глубины:
— Эй, мамору! Держись там покрепче! — Кит вынырнул всем телом и с грохотом погрузился обратно под воду. Мамору держался изо всех сил, его длинный хвост относило то вправо, то влево, а уши прижались к голове.
«Рыба-меч мне в брюхо! — подумал Кит. — Если и сейчас он не перестанет грустить, значит, он какой-то неправильный!».
Но мамору по-прежнему грустил.
«Точно неправильный!» — решил про себя Кит.
Уши мамору выпрямились, а кисточка хвоста аккуратно легла на плечо. Но ничего, казалось, не могло его обрадовать. Тяжелые слезы продолжали капать — одна за другой. Кит остановился и задумался.
— А знаешь что, мамору, — сказал он, — вообще-то я… счастливый Кит! Да! Вот именно так! И каждый, кто отправлялся на мне искать свой остров, находил его. Ты бы заснул, что ли. Открытыми глазами не увидишь того, что увидишь закрытыми.
Голос Кита показался мамору тише обычного и от этого — добрее. Он встал с ракушки, протопал к голове Кита, потом обратно, глубоко вздохнул и лег на бок, укрыв глаза кисточкой хвоста.
«Значит, я еду на счастливом Ките», — подумал он, засыпая. Его дыхание стало медленным и ровным. Кит посмотрел на звезды и, довольный, что мамору, наконец, уснул, и можно отдохнуть, направился к берегу, от которого начнется новый день.
В эту ночь мамору увидел первый сон. Про Остров-и-его-братьев.
Остров-и-его-братья
Давно, когда камни были живыми, бродил в темном океане Остров-и-его-братья. В то время материки и острова еще не нашли свое место, и днем и ночью путешествовали по океану, думали о разном, о громких птицах, о колючем ветре, о большой быстрой рыбе. Долгие дожди, неожиданный снег, бескрайнее солнце — все видел Остров-и-его-братья, все ему нравилось.