— Он армянин, что ли? — спросил отец.
— Нет, украинец он, из Полтавы.
— Черный, как мазут...
— Душа у него светлая.
На том разговор о будущем зяте и закончился.
Анна вроде немного остепенилась. Чаще стала бывать дома, занялась шитьем.
Отец как-то присмотрелся: Анна шила из грубого карбоза небольшие мешки.
— Чехлы для посылок, — пояснила она.
— Каких еще посылок?
— Гриша придумал. Будем на север урюк пересылать, а потом я поеду туда, стану продавать его.
— Ты? На базаре?
— А что? Гриша сказал: «Заработаем побольше денег, поженимся, на Украину жить переедем». У него в Полтаве мать, отец, сестры.
Капитан Ахмеров, внимательно слушавший старого бухгалтера, перебил его:
— Когда это было?
— Месяца три назад.
— И посылки они отправляли?
— Очень много. У меня не дом был, а склад и столярная мастерская. Какие-то узбеки притаскивали мешки с урюком, складывали их в штабель. Анна и ее женишок весь день пилили фанеру, стучали молотками, сколачивали и заколачивали ящики, обшивали карбозом, таскали на почту.
— А потом?
— А потом Анна уехала. И с концом, как видите.
— А жених?
— Кто его знает, где он. Здесь он больше не появлялся.
— Адреса его где-нибудь не осталось? Может быть, в разговоре называл он улицу, номер дома или квартиры, где живет?
— Нет. Полтава, и все. Да и то не он говорил, а Анна...
С тяжелой душой уходил капитан Ахмеров из дома старого бухгалтера Нестерука, на поиски которого затратил две недели.
Вечером, переговорив по телефону с Казанью, с начальником уголовного розыска, и заказав билет на самолет до Полтавы, Ахмеров не пошел ни в столовую, ни в чайхану. Лежал поверх одеяла на койке и размышлял об убитой Анне Нестерук, ее отце, о Сережке, которому еще предстояло расти и расти, о мнимом женихе. Удастся ли разыскать его след? Полтава — город большой.
Конечно, он бросил старому Нестеруку тяжелое обвинение, заявив, что тот проглядел свою дочь и поэтому она погибла. Кто из отцов может поручиться, что его подрастающий сын или дочь не подвластны в какой-то мере улице? Следить за каждым шагом детей — унизительно. Оставлять их на произвол судьбы — опасно. Здесь нужен какой-то постоянный, душевный контакт между родителями и стремящимися к полной самостоятельности детьми. Нужно понимать интересы быстро взрослеющих детей, уметь уважать эти интересы, но не лезть в душу парня или девушки по каждому поводу. Сложное это дело — воспитание сына или дочери, когда им не пять и не семь, а пятнадцать или семнадцать лет...
«Сказал старому Нестеруку об ответственности за Сережку, — размышлял Ахмеров. — А дома — такой же, как Сережка, Рустем. Много он видит отца? Испытывает на себе отцовское влияние? Слушается ли мать?»
С этими мыслями Ахмеров, сам того не заметив, уснул и проснулся лишь тогда, когда за окном гостиницы надсадно и противно прокричал осел.
Ахмеров глянул на часы. Восемь тридцать. Утро! Вот что значит отыскать этого злосчастного Нестерука, избавиться от неотложной заботы! Чуть не полсуток глубокого сна...
До отправки самолета оставалось еще три часа. Ахмеров пошел в самаркандский уголовный розыск. Долго говорил с начальником розыска о трагедии Нестеруков, о Владимире Павловиче, на попечении которого остался тихий, с большими, как у девчонки, глазами внук Сережка Начальник проникся сочувствием к парнишке, пообещал обратить на него внимание педагогов школы, поговорить в общественном родительском совете, созданном при домоуправлении. Одним словом, не выпускать его из поля зрения.
Найти Григория Тарасенко в Полтаве было так же трудно, как какого-нибудь Иванова в Москве.
Начальник полтавского уголовного розыска сказал:
— Сначала проверим таких Тарасенко, которые привлекались к суду. Будем надеяться, что разыскиваемый вами Григорий Тарасенко — не святой человек.
Это было сказано точно.
Уже на другой день необыкновенно смуглый Григорий Васильевич Тарасенко был доставлен в милицию. Отпечаток большого пальца правой руки точно совпал с отпечатком, снятым с консервной банки, брошенной в березовом лесу.
Когда Тарасенко убедился в этом сам, расспрашивать о преступлении его не пришлось.
Он рассказал, как приехал к Анне в Уфу, где она распродала урюк, как сели на поезд и поехали в Полтаву. Вернее, это Анна думала, что они едут в Полтаву. Григорию показываться с ней в Полтаве было нельзя. Боялся он не отца, не матери и не сестер — боялся жены, которая только-только дождалась его после двух лет тюрьмы.