Книги украшают жизнь. Как писать и читать о науке

Я бы возражал активнее, если бы мог утверждать, что “Эгоистичный ген” серьезно устарел. К несчастью (с определенной точки зрения), я не могу этого сказать. Детали поменялись, а фактические примеры мощно разрослись. Но (за одним исключением, о котором я вскоре скажу) в книге мало такого, что я бросился бы сейчас изымать или извиняться за это. Артур Кейн, покойный профессор зоологии в Ливерпуле и один из моих вдохновителей и учителей шестидесятых в Оксфорде, в 1976 году охарактеризовал “Эгоистичный ген” как “юношескую книгу”. Он умышленно цитировал комментатора книги А. Дж. Айера “Язык, истина и логика”. Мне польстило это сравнение, хотя я знал, что Айер отрекся от многого написанного в его первой книге, и я не мог упустить из виду толстый намек Кейна, что мне со временем придется сделать то же самое.

Давайте начнем с пересмотра заглавия. В 1975 году, через посредство моего друга Десмонда Морриса, я показал неоконченную рукопись книги Тому Машлеру, титану среди лондонских издателей, и мы обсудили ее в его кабинете на Джонатан-Кейп. Ему понравилась книга, но не ее заглавие. “Эгоистичный”, сказал он, это “низкое слово”. Почему бы не назвать ее “Бессмертный ген”? “Бессмертный” – “высокое” слово, бессмертие генетической информации – центральная тема книги, и словосочетание “бессмертный ген” звучит почти так же интригующе, как “эгоистичный ген” (никто из нас, похоже, не заметил созвучия с “Великаном-эгоистом” Оскара Уайльда). Теперь я думаю, что Машлер, наверное, был прав. Многие критики, особенно громогласные и подкованные в философии, как оказалось, склонны читать в книге только заглавие[58]. Несомненно, этого хватило бы в случае “Сказки о кролике Питере” или “Истории упадка и падения Римской империи”, но я тем не менее готов признать, что заглавие “Эгоистичный ген” само по себе, без огромной сноски в виде самой книги, может дать неадекватное представление о ее содержании. В наши дни какой-нибудь американский издатель в любом случае настоял бы на подзаголовке.

Лучший способ объяснить заглавие – это постановка ударения. Поставьте ударение на “эгоистичный”, и вы подумаете, что книга об эгоизме, хотя она как раз уделяет больше внимания альтруизму. Правильнее будет поставить ударение в заголовке на слово “ген” – сейчас я объясню, почему. Центральный спор внутри дарвинизма касается единицы, которая в реальности подвержена отбору: какая именно сущность выживает или не выживает в ходе естественного отбора. Эта единица и будет по определению “эгоистичной”. Альтруизму отбор вполне может благоприятствовать на других уровнях. Выбирает ли естественный отбор между видами? Если да, то мы можем ожидать, что отдельные организмы будут вести себя альтруистически “ради блага вида”. Они могут ограничивать рождаемость, чтобы избежать перенаселения, или свое охотничье поведение, чтобы сохранить будущие запасы добычи своего вида. Именно такие, широко распространенные недопонимания дарвинизма изначально и подвигли меня написать эту книгу.

Или естественный отбор, как я настаиваю здесь, выбирает между генами? В этом случае не стоит удивляться, что находятся отдельные организмы, проявляющие альтруистическое поведение “ради блага генов”, например, кормя и защищая родичей, которые, скорее всего, имеют общие с ними копии тех же генов. Подобный родственный альтруизм – только один способ, которым эгоизм гена может конвертироваться в альтруизм особи. Моя книга объясняет, как это работает, наряду с реципрокностью – другим основным источником альтруизма в дарвиновской теории. Если бы я когда-нибудь собрался переписать эту книгу, с точки зрения усвоенного мною позже “принципа гандикапа” Захави / Графена, то уделил бы также некоторое место идее Амоца Захави о том, что альтруистический дар может быть сигналом доминирования в стиле потлача: смотри, насколько я выше тебя, я могу себе позволить что-то тебе отдать![59]

58

Один философ дошел до того, что написал: “Гены не могут быть эгоистичными или альтруистичными, как атомы не бывают ревнивыми, слоны абстрактными, а печенье телеологическим”. Казалось бы, кому, как не философу, понимать, что слово “эгоистичный” было употреблено в качестве намеренного антропоморфизма, по обдуманному поводу?

59

Было очевидно, что броские демонстрационные органы типа хвоста павлина и рогов оленя – помехи индивидуальному выживанию. Большинство из нас полагало, что они повышают репродуктивный успех самцов вопреки тому, что служат помехами, – поскольку достаточно впечатляют соперников или сексуальных партнерш, чтобы повысить репродуктивный успех отдельного самца, несмотря на то, что укорачивают его жизнь. Захави выдвинул спорное предположение, будто они впечатляют самок именно потому, что служат помехой. Выражаясь его характерным андроморфным языком, самцы, по сути, говорят: “Посмотри на меня, несущего это дорогостоящее бремя: спарься со мной (или бойся меня), потому что я ухитрился выжить, несмотря на этот претенциозно дорогостоящий гандикап”. Почти все эволюционные биологи насмехались над идеей Захави, и я, в первом издании “Эгоистичного гена”, не стал исключением. Но во втором издании мне пришлось поубавить спеси. Алан Графен, мой бывший ученик, который стал теперь моим наставником, создал элегантную математическую модель, показывающую, что принцип гандикапа теоретически обоснован. И это применимо не только к половому отбору, но и к демонстрационному поведению вообще, включая идею Захави, что доминирующие особи дарят подарки подчиненным, чтобы продемонстрировать свое превосходство. “Видишь, какой я статусный, я могу позволить себе что-то тебе подарить”. Для теории важно, что гандикап обходится действительно дорого, это не показная фальшивка. Мое объяснение модели Графена нематематическим языком приводится в длинной концевой сноске во втором издании “Эгоистичного гена”. Казалось бы, Амоц Захави должен был радоваться тому, что в конечном итоге его честь была восстановлена руками блестящего специалиста по математической биологии. Как ни странно, он, похоже, предпочитал оставаться аутсайдером. На семинаре я сказал ему, что согласен с ним. “Нет-нет, вы не понимаете”, – мгновенно ответил он. Милый Амоц обожал спорить, и он спорил с Джоном Мейнардом Смитом в такой ожесточенной манере, что обычно сдержанная миссис Мейнард Смит в отчаянии отказала ему от дома. Однако же он был прав!