И отшатнулась, не то от удивления, не то от шока, не могу сказать точно.
На дне, в небольших, оббитых черным шелком углублениях лежали миниатюрные фигурки – куколки, сделанные из пустых катушек и выкрашенные в телесный цвет. Они были одеты в искусно сшитые костюмчики – платье и шапочка няни, кожаный передник обувщика, форма водителя лондонского омнибуса…
Я пересчитала их. Ровно тринадцать.
И на поникшей шее каждой фигурки была тщательно сплетенная веревочка из того, что могло быть только человеческим волосом.
– Он был палачом, – прошипела Ундина мне в ухо. – Палачом, Флавия!
Мысленно я была вне себя.
– Видишь? – вопила Ундина, пританцовывая на месте. – Видишь, Флавия?
– Вижу. – И я действительно видела.
Или так мне казалось. Но я также думала о том, что меня обскакали. Это маленькое чудовище влезло в мое расследование и обнаружило самую главную улику. Вся слава достанется ей.
Мне стало плохо.
– О чем ты думаешь? – спросила Ундина.
– Гм-м, – отозвалась я. – Небезынтересно, но не связано с убийством этого человека напрямую.
– Откуда ты знаешь? – поинтересовалась Ундина.
Я подобрала неубедительный аргумент. Может, она не догадается.
– Если бы это было важно, полиция или кто-то еще нашли бы эту штуку при обыске дома и унесли с собой, не так ли? Теперь, когда ты забрала улику, к нам в Букшоу могут прийти с собаками и фонарями и обвинить нас в пособничестве.
– Вздор! – возразила она с раздражающей ухмылкой.
– Что ж, в любом случае я прослежу, чтобы вся слава за ключевую находку, которую просмотрела полиция, досталась тебе. Им будет стыдно. Ну или они назовут праздник в твою часть. Трудно сказать.
– Я думала, ты обрадуешься, – сказала Ундина, и ее улыбка превратилась в гримасу.
– Я счастлива, – подтвердила я. – Просто это незаметно. Я тренировалась подавлять эмоции, и ты должна делать то же самое. Если будешь хорошо себя вести, я дам тебе пару советов. Оставь мне эту коробку, и я изучу ее на предмет отпечатков и тому подобного, а потом отдам инспектору Хьюитту. Он будет в ярости оттого, что его люди ее пропустили.
Не только я не додумалась поискать под ящиком со столовым серебром. Полицейским должно быть стыдно.
– А теперь брысь, – сказала я. – Мне нужно кое-что сделать.
Как только она ушла, я завернула коробку в лабораторный халат и понесла в оранжерею. Доггер будет потрясен.
4
– О боже, – сказал Доггер, когда я вручила ему коробку. Он открыл ее и заглянул внутрь. – Полиция это видела?
Я покачала головой.
– Мы должны вернуть ее как можно скорее. Нет смысла стирать отпечатки пальцев, здесь уже есть ваши и мои.
– И Ундины, – добавила я, готовая провалиться сквозь землю.
– Нужно наилучшим образом воспользоваться временем, которое у нас есть, – сказал Доггер. – Можем мы проследовать в вашу лабораторию?
Через минуту мы уже сидели друг напротив друга за лабораторным столом. Гибкая лампа бросала на коробку яркий свет. Доггер отложил увеличительное стекло.
– Никаких надписей, никаких гравировок, никаких потертостей или царапин.
– Что это значит? – поинтересовалась я.
– Что она довольно новая, – сказал он. – Со временем коробки деформируются. Их задача защищать содержимое. Сделана из красного дерева, что предполагает определенную важность. Недешевый материал. Кто-то настолько ценил содержимое, что заплатил за качество.
– А куколки внутри? – спросила я.
– Фетиш, – сказал Доггер. – Сувениры с ритуальным смыслом.
– Колдовство! – воскликнула я. Это не просто заурядное дело об убийстве.
– Любопытная идея, – заметил Доггер, приподнимая крышку металлическим крючком, который он достал откуда-то из кармана. – Но не думаю.
Он наклонился, чуть не касаясь носом куколок.
– Запаха нет. Ни намека на воск. Никаких благовоний. Они отдают разве что кухонным ящиком и полиролью для серебра. Но мы можем быть уверены, что все они сделаны одной рукой.
– Каким образом? – спросила я.
– Судя по швам на костюмчиках, – объяснил Доггер. – Простой прямой стежок. Рука любителя. Это не искусные швы опытной мастерицы. Очень грубо. Работа энтузиаста, человека, для которого эти фигурки имеют сентиментальную ценность. Почти объекты любви.
Я увидела это своими глазами. После слов Доггера все сошлось. Как патетично!
– Жертвы? – спросила я. – Он был палачом.
Доггер кивнул.
– Даже у правосудия есть жертвы, – сказал он. – И иногда им причинен больший ущерб, чем жертвам преступлений.
– Мне нужно подумать об этом, – заявила я, чувствуя себя выбитой из колеи.