Но речь о другом. Я прошел тесты на профпсихотборе с рекордным на тот момент значением 365 баллов. Улицезрев такой результат, начальник приемной комиссии, строгий дядька с огромным шрамом на лбу, вызвал меня на собеседование и долго рассказывал о том, что в Бугуруслане «*опа полная», не лучше ли тебе, парень, перенаправить документы в Питер, в Академию – учиться на штурмана? Ведь там сразу на большой самолет попадешь, да и город куда культурнее! Не летают сейчас в Буграх, бензина нет и не предвидится, набор 91 года еще не отлетал программу, и перспективы закрытия летного училища маячат очень явственно.
Выслушав столь позитивное напутственное слово, я тем не менее вежливо, но твердо отказался от планов стать рыцарем навигационной линейки и «отродьем хамским» и через несколько минут был окончательно зачислен в ряды курсантов Бугурусланского летного училища гражданской авиации имени Героя СССР П. Ф. Еромасова.
А как же Ульяновск?
А про Ульяновск моему отцу популярно объяснили, что «для поступления туда еще на медкомиссии машинами расплачиваются». Денег на взятку в моей семье не было, лишней машины в гараже отца тоже не застоялось, поэтому я помахал ручкой в сторону Ульяновска и принял решение ехать в бандитский Бугуруслан.
По правде говоря, Ульяновск 90-х годов, так же, как и Питер (да и, пожалуй, любой другой российский город в то время), были не менее бандитскими, чем небольшой городок на краю Оренбургской области, окруженный холмами. С чьей-то легкой руки, благодаря рельефу местности и созвучному имени, его за глаза ласково называют Буграми.
Каждый, кто жил в Бугуруслане, помнит особенность почвы этого города. Глина (несмотря на чернозем на полях), так что малейший дождик превращает все, что не заасфальтировано, в грязевые «направления». Представьте себе: за воротами знаменитого на всю страну летного училища, выпускавшего ежегодно до 600 пилотов в 70-е годы, до недавнего времени не было асфальта, соединявшего его с городом! Пройти по «дорогам» и не набрать килограмма два глины на ботинки и брюки было делом категорически невозможным.
Именно глина и грязь стали моим первым впечатлением от Бугуруслана, когда 29 сентября 1996 года я сошел с поезда Новосибирск – Адлер на местной железнодорожной станции, куда прибыл вместе с отцом. Вторым, когда мы уже дочавкали до «заднего входа» на территорию училища – обшарпанные стены когда-то белоснежных зданий.
– Ну что, может быть, вернемся домой, сынок? – предложил отец, по-своему расценив мою отвисшую челюсть.
– Нет, пап, – ответил я, провожая взглядом троицу хмурых тощих курсантов, закутанных в темно-синие шинели с поднятыми воротниками. Ну точно французы под Москвой двенадцатого года! – Буду учиться.
Учиться в Буграх образца 90-х было очень полезно для жизненного опыта, который набирался весьма быстро. После первой же субботней ночи примерно 10 первокурсников посчитали, что опыта набрались достаточно и подали документы на прекращение каких-либо отношений с училищем в лице тогдашнего начальника Василия Яковлевича Рузова.
Еще бы! Когда твой сон рушит грохот двери, вырванной вместе с косяком, а первое, что ты, открыв глаза, видишь, – это окровавленная рожа неизвестной гориллы в тельняшке, склонившейся над тобой в облаке перегара и предлагающей пойти подраться, то для того чтобы остаться учиться на летчика, необходимы либо большая любовь к авиации… либо состояние души, родственное страданиям той гориллы.
Но не этот факт глубоко поразил мою наивную молодую душу, воспитанную примером отца, книгами Марка Галлая, Арсения Ворожейкина и других знаменитых летчиков, кумиров моего детства. Совсем не это стало главным потрясением первого месяца жизни в Бугуруслане!
Всех дебоширов «первой субботы» вычислили и заставили предстать пред очи Рузова. Нас собрали в актовом зале, как мы думали, для того чтобы наглядно показать, как в таких серьезных учебных заведениях поступают с нарушителями порядка… Святая наивность!
Нарушителей – перед лицом нас, первокурсников, пострадавших той ночью, – благородно «простили». Этот чудовищный факт выписал моему все еще чистому взгляду на советскую авиацию мощную оплеуху. Мое циничное и насмешливое отношение к советскому авиационному «порядку» и людям, вышедшим из него, во многом основано на опыте той самой первой субботней ночи и ее последствиях.