Вскоре шум в покоях Торея стих.
Я растянулась на полу и закрыла глаза. Точно ведь как собака у него.
Хоть это и было невозможно, мне казалось, что я задремала. Перед глазами заплясали огоньки, и, приглядевшись, я поняла – это горела лучина в окне моего дома. Мама освещала мне путь домой с гуляний, последних перед тем, как покроет мне голову свадебным платком. И я бежала на свет, хотела побыть в родительском доме хоть еще чуток, положить голову матери на колени и почувствовать, как ее пальцы расплетают мою косу, услышать, как она тихо напевает под нос.
За дверью раздался глухой удар.
Я открыла глаза и прислушалась. Поначалу снова было тихо, но вскоре зазвучали болезненные стоны. Он умирал или что там с ним происходило?
Ответом был приглушенный вскрик.
Я поднялась и хотела ввалиться сквозь дверь в комнату, но замерла. А что, если он умирал? Если он не выпьет отвар, то будет мучиться? Эти муки могут убить его и подарить мне свободу.
Я могу обрести свободу.
Жалобный стон не заставил меня сделать шаг вперед. Наоборот, мысль о скорой смерти моего мучителя усадила на место. Какое мне было дело до его бед? Пусть помрет или хотя бы пострадает за все зло, что причинил мне. Пусть помрет, и в Овтае начнется смута. Пусть помрет, и земли валгомцев раздерут, как волки – мертвую тушу косули. До моего народа никому не будет дела, если в Великих лесах начнется битва за власть.
Нить натянулась и затряслась – Торей кашлял.
Я скрестила руки на груди и закрыла глаза, пытаясь представить, как ему было плохо, но стоило мне остаться со своими мыслями, тело заломило. Заклинание. Оно передавало духу-хранителю боль своего хозяина, давало понять, что тому нужна помощь. Как же ему было плохо. Во рту ощущался привкус крови.
Как странно заклинание связывало на этот раз – я чувствовала боль Торея, но могла отстраниться от нее, как будто переставала думать о ней, и она исчезала. Но ему было смертельно больно.
– Милостивая Светава, – проворчала я, рывком поднимаясь с пола.
Должно быть, я до конца своего мирского пути буду оправдываться, что просто захотела избавить себя от этого зуда, потому и вошла к нему. В это мне поверить было легче, чем в то, что в душе зародилось сочувствие к врагу.
В покоях царил полумрак. Тьму разгоняли лишь тусклый свет камина да луна за окном. Кругом были разбросаны вещи, перевернуты сундуки, а на полу – что-то разлито. Торей сидел у кровати, сжимая медвежьи шкуры и уткнувшись в них лицом.
Живой. Пока.
Он часто дышал, а пальцы так крепко вцепились в мех, что костяшки побелели.
Я ощущала давящую боль у лба. Она походила на ту, что мучила меня, когда я впервые попробовала яблочный сидр и наутро пожалела, что Кшай не прибрал меня к себе. Голова гудела, меня тошнило, а мир казался слишком ярким и шумным. Мать переживала, что я понесла, но отец без сомнения увидел похмелье и отправил в баню выпаривать остатки веселой ночи.
– Ты пьян?
Мой вопрос прозвучал для него неожиданно: Торей дернулся, тихо выругался и чуть повернул голову в мою сторону.
– Пшла вон, – прохрипел он после того, как смерил презрительным взглядом.
– Пошла бы, да ты связал нас. Забыл, что я чувствую тебя? Выпей отвар и не мучай ни меня, ни себя.
Он истошно вздохнул и спрятал лицо в шкурах.
– Выпей отвар.
– Да закончился он!
От его вопля боль перекатилась ко лбу, и я поморщилась.
Торей смотрел на меня, и в темных глазах была мука. Он казался мне зверем, которого пытали, избивали и морили голодом, но вот пытки остановились, только зверь уже не видел смысла в существовании.
– Я попробую докричаться до кого-нибудь. Попрошу принести отвар.
Я повернулась к выходу, когда услышала тихое:
– Прости за мои слова на уроке.
Это прозвучало так тихо, что я засомневалась, не померещилось ли. Эти стены когда-нибудь слышали такие речи?
– Я всего лишь попрошу принести отвар, а не излечу тебя.
– Он все равно не помогает, – тихо протянул он.
Усталый выдох, и Торей попытался сесть прямо. Я почувствовала тошноту от его движений, потому сама опустилась на пол.
– Что с тобой происходит?
Торей оперся локтем о край кровати, притянул к себе ногу, подперев коленом подбородок.
– Думал, хранитель и от этого меня защитит. Но на божественные проклятия твоя сила не распространяется.
Я выпрямилась.
– Божеств… тебя прокляли боги?
– Богиня, – кисло уточнил он. Его руки были вытянуты вдоль тела ладонями вверх. Ожоги с них уже сошли. Ни единого напоминания о том, что я пыталась его задушить. – И не меня, а мой род.