Тереза. Я боюсь умирать, Джеймс, боюсь даже думать о смерти. А когда пришла Роз, я, кажется, и ее напугала. Ведь это славный дом, и мы не плохие люди. Почему же вокруг столько страха?
Джеймс. Ее, наверно, напугал твой страх. Твой глупый страх смерти.
Тереза. А это глупый страх, Джеймс?
Джеймс. Тот, кто верует в бога, не должен бояться смерти.
Тереза. А как же ад, Джеймс?
Джеймс. Ну, до него мы не доросли, я рассчитываю на милосердие. Там место великим, самым великим. Я не знаю никого, кто достаточно велик для ада, за исключением сатаны.
Тереза. Мне стало немного лучше, но это только оттого, что я снова здесь, в гостиной. Хорошо, что Элен завесила картинкой пятно на стене в моей комнате. Но все–таки от «Дочери Иисуса» я отказалась. Тебе не приходило в голову, что эта святая так нравится Элен, потому что умерла молодой? Иногда Элен смотрит на Роз так странно, словно думает: «А я переживу даже тебя».
Джеймс. Тебе надо отдохнуть. Почитать еще немного?
Тереза. Почитай.
Джеймс. Ну вот, дальше святой Хуан продолжает говорить о непроглядной ночи души. Мы с тобой этого не испытывали, и нам это немного трудно постичь. Дело в том, что близость к богу иссушает человека, лишает его сил. Все мы держимся от него на довольно почтительном расстоянии. Святой Хуан пытается описать окружившую его черную ночь, где нет любви, нет даже сил для молитвы.
Тереза. Я молюсь. Утром и вечером.
Джеймс. О, я их помню, свои младенческие молитвы, Тереза. «Отче наш»… «Богородица дева, радуйся»… «Покаянную»… Но я и десяти минут не могу предаваться молитве, чтобы не отвлечься, не начать думать о чем–нибудь постороннем. И весь этот мир, столь далекий от меня, — пища для моих размышлений. Когда я был приходским священником, я старался уверить себя, что у меня просто не хватает времени для молитв. Но вот мне было отпущено двадцать ничем не заполненных лет, а я все еще могу только твердить «Отче наш». Да полно! — говорю ли я хоть это?
Тереза. Мне кажется, Джеймс, у тебя самого тоже есть своя черная ночь.
Джейм с. Нет, в такое отчаянье мне никогда не впасть, Я избавлен от изнурительной работы в приходе, достаточно хорошо питаюсь, счастлив с обеими вами. Читаю вам жизнеописания праведников, хоть сам и не очень похож на них… Что у нас сегодня на обед, Тереза?
Тереза. Макароны с сыром. (Внезапно до нее доходит, что он шутит.) О, Джеймс!..
Входит Элен.
Элен. Вы не заметили, Мэри вернулась?
Джеймс. Разве она не на кухне?
Элен. Я послала ее с одним поручением.
Джеймс. Что–нибудь купить?
Элен. Не совсем.
Джеймс. Далеко?
Элен (неопределенно). Да нет, через парк.
Тереза. Я ее не видела после второго завтрака.
Элен. Она как раз тогда и ушла. Я рассчитывала, что она вернется помыть посуду, но придется, видимо, сделать это самой.
Тереза. А Роз?
Элен. Что ты, дорогая? Неужели ты серьезно полагаешь, что она дома? (Уходит.)
Тереза. Что она этим хотела сказать?
Джеймс. Не знаю.
Тереза. Роз была ко мне очень добра во время моей болезни. Порой я просыпалась в испуге, и всегда она дремала рядом, прикорнув в кресле. Помню, когда я была совсем маленькой, еще до рождения Элен, мама зажигала для меня ночник, потому что я была трусихой. Пламя издавало звук, похожий на чье–то спокойное дыхание. Как Роз, когда она спит.
Джеймс. Она добрая девочка.
Тереза. Очень. Только в самом начале она была ужасно резка со мной. Не могу понять почему?
Джеймс. Теперь это не имеет значения.
Тереза. Мне мерещится, что перед самым моим заболеванием Элен сказала что–то относительно ухода Роз. Куда это она хотела уйти? Элен как будто говорила, что Роз хочет бежать от нас. Но зачем ей убегать? Снова этот страх?