Конечно, памятники друг другу мешали. (Точно так же на проспекте Чкалова, который пересекает улицу Ленина, друг другу мешают два почти соседствующих бюста Чкалова – на Петроградской стороне почему-то любят дубляж.)
Прежнему Ленину улица Ленина принадлежала по праву первородства, а новый был просто переселенец.
Но у нового Ленина было одно преимущество – бронза: прежний-то оставался бетонным. И что же? Тут оно и произошло: прежний, как мы уже знаем, перевоплотился в гранит. Противостояние не только продолжилось, но и обострилось. Гранит – бронза. И тогда наш прежний, уже гранитный, через собственную утраченность перевоплотился в гранитный шар. Не сам по себе, конечно, а по воле каких-то чиновников и начальников, но могли ли они знать, что их воля подчинена высшей идее?
И теперь на улице Ленина на пьедесталах два объекта, связанных с Лениным, – гранитный шар и бронзовый погрудный бюст.
А если отойти от шара и пересечь бывшую Широкую улицу, ныне улицу Ленина, то в междворовом сквере на той стороне – симметрично нашему шару на постаменте – обнаружится еще более странный объект: что-то такое бетонное, неказистое, столбообразное. Так могли бы в безлюдном месте отметить чье-нибудь могилку. Но здесь же люди живут! Бетон потрескался, краска сошла вместе с надписями и картинками, можно еще прочесть: «тут Коля», – но все-таки это, надо полагать, шутка. Мне кажется, этот объект, эта уходящая натура, составляет с гранитным шаром на пьедестале своеобразный ансамбль. Там – Идеал Идеала, а здесь – Памятник Несовершенству. Или лучше так: памятник несовершенству – с маленькой буквы.
Я спрашивал старожилов, что это за штука такая, было ли на этом месте что-нибудь. Никто не мог мне ответить – все забыто. И лишь одна старушка вспомнила: «Здесь была карусель, – а потом, подумав, добавила: – Да нет же – качели».
Конечно, качели. Карусель – это слишком.
Подписавшийся
Памятник хоть и высокий – без малого пять метров да плюс пьедестал, но видным его было бы неверно назвать. Нет, он, конечно, виден с разных сторон, да только взгляд на себе не останавливает. Стоит и стоит.
Никто к нему не приближается, свиданий рядом с ним не назначают, никто рядом с ним не фотографируется, люди всегда здесь проходят, не останавливаясь, причем исключительно за его спиной, потому что там короткий пешеходный перешеек между двумя проспектами, идут целеустремленно, зная куда и зачем, а если кто и поворачивает голову, то не в его сторону, а в противоположную – на витрины элитного дома. Кажется, это тот самый случай, когда памятник вообще никак не контактирует с людьми, даже трудно представить себе обстоятельства, которые предполагали бы хоть какие-нибудь отношения.
Да и самому ему, наверное, скучно. Перед глазами – только машины, автобусы и трамваи, ну ничего интересного: перекресток – и все. Раз в год, правда, собирается несметное число мусульман перед мечетью, но он тут совсем ни при чем, уж кто-кто, а они его меньше всего замечают. Хотя, если вспомнить, что единственный безусловно положительный герой в пьесе «На дне» – это праведно живущий по своей вере человек по кличке Татарин, такое количество хороших людей в одном месте должно радовать взгляд воплощенного в бронзе классика – ну это ему, что ли, вроде ежегодного бонуса.
Между тем место для памятника выбрано верное, тут не придерешься. Горький жил рядом – в доме 23, с 1914-го по 1921-й, как о том извещает мемориальная доска. Судя по летней шляпе в руке, Максим Горький запечатлен на пьедестале во время прогулки – он намерен перейти проспект Максима Горького, как назывался Кронверкский в 1968 году, когда памятник был открыт, и пойти куда-то туда – куда-то мимо станции метро «Горьковская». Тут все горьковское. Может быть, поэтому не сочли нужным попервоначалу указывать на пьедестале, кому памятник, – и так ясно кому Тем более что любой школьник в Советской России Горького в лицо знал и ни с чьими бы другими горьковские усы не перепутал.
Старые фотографии тому свидетельство: не было надписи на пьедестале, кому памятник.
Но в один прекрасный момент соответствующая надпись украсила полированный постамент из розового гранита.
Надпись эта, а точнее сказать, подпись возникла в форме автографа Горького, то есть, опять же говорю, в форме именно подписи, хорошо всем когда-то известной. Писатель М. Горький подписывался примерно так: «МГорький», – причем каждая буковка была четко выведенной. Этот автограф воспроизводился на обложках или корешках, а когда были суперобложки, то и на суперобложках всех основных изданий собраний сочинений А. М. Горького – и на 30-томном, почитавшемся у нас как едва ли не за полное, и на 25-томном, и на 18-томном, и на 8-томном… В библиотеках Горький стоял на самом видном месте – все знали, как выглядит автограф Горького. Без преувеличения скажу, подпись эта была известна не меньше, чем портрет ее обладателя.