Выбрать главу

Гвахария подходит к Хашину ни жив ни мертв. Лицо, зубы, волосы одинаково белого цвета, руки дрожат. Разбить столь показательно отремонтированную машину, куда уж дальше? Пытается глухим гортанным голосом доложить об аварии, но Хашин саркастически прерывает его:

- Отставить! Полк и так в несказуемом восторге от вашего бесподобного приземления. Высший класс! О посадке будем разговаривать отдельно. Доложите о вчерашнем транскрымском перелете, на какой фронт направлялись в индивидуальном, так сказать, порядке? Не на Карельский ли?

- Товарищ командир, слово чести, я точно летел на привод. Стрелка индикатора не сдвинулась с нуля ни на секунду и все время играла "Рыбачка Сонька". Клянусь своими детьми, курс правильный держал. "Рыбачка Сонька" играет - я ле­чу... "Рыбачка Сонька" играет - я лечу...

- Да "Рыбачку Соньку" вашу, черт ее дери, все радиоприводы крутят! Нет других пластинок. "Катюш" да "Марфуш" давно зашмурыгали до основания, тоже и с "Сонькой" будет...

Вахтанг удручен, качает головой.

- Я понял, что вышел на чужой привод, когда увидел под собой Молочное озеро. Вай-вай! Лучше б смотрел собственными глазами, давно б сидел дома.

- Объявляю вам выговор с записью в летной книжке, Рыбачка Сонька...

На беднягу жалко смотреть. Был Вахтанг Гвахария, "старый грузин", гвардии рядовой, теперь, с этой минуты и до конца дней своих, он - Рыбачка Сонька.

- Не переживай, - говорю, - двадцать седьмой живуч, как кот, отремонтируют. Он еще не раз задаст нам перцу!

- Как не переживать, дорогой? Такое чепе! Первое взыскание в летной книжке, первая поломка самолета...

- В жизни всегда бывает что-то первым, - изрекаю в утешение мнимую мудрость.

Летим в Белоруссию. Наши бомбовые отсеки забиты кладью, в кабинах стрелков по два-три человека из наземного состава. С кем летит Дуся, не интересуюсь, Вахтанг же... Все удивлены и даже уязвлены: за какие заслуги выпала ему такая честь? Хашин, лидер, ведущий за собой полк на "спарке", взял его к себе во вторую кабину. Первая посадка в Запорожье, заправляемся и - на Харьков. Высота - тысяча метров, видимость нормальная. Недавно прошел дождь, земля чистая, зеленая. Сверху не видно, что селения, превращенные прошлым летом в труху, заросли крапивой да чертополохом. Заросли и рельсы, скрученные в спирали, завязанные в узлы взрывами снарядов и бомб, ржавеют по обочинам действующей железки-времянки - там, где были рубежи Курской дуги.

Летим, слава богу, без приключений. Дистанция меж эскадрильями установлена таким образом, чтоб над аэродромом прилета не получилась каша. Спешить нельзя, нельзя и отставать. Курс - ноль градусов, справа в дымке утопает Белгород, обрывком никелированной проволоки поблескивает Ворскла... Внезапно слышу по радио голос Вахтанга:

- Товарищ командир, в кабине пахнет, а? Нехорошо пахнет, а?

- Почему болтаете на всю вселенную? Выключьте передатчик!

- Извиняюсь, забыл...

Дальнейшее становится известно после приземления.

У Хашина в передней кабине на лобовом стекле появились коричневые крапины. "Разбрасывает масло из патрубков?" Да, однако давление в норме. Правда, температура немного поднялась, но ничего, лететь можно. Можно, когда ты один, а ежели за тобой следует полк? Тут надо думать. Прошло еще минут пять, и Хашин сообщил Вахтангу:

- У меня бронестекло забросало маслом, открываю фонарь.

- Хорошо, товарищ командир.

- Ничего хорошего, очки тоже залеплляет, плохо вижу. Выбирай площадку, пойдем на вынужденную. Передаю полк Щиробатю.

- Зачем Щиробатю, товарищ командир? У меня все чисто, хорошо видно. Я всю дорогу протираю стекло носовым платком. Пожалуйста, не садитесь на вынужденную, доведем полк, честное слово! Нет-нет, не на "Рыбачку Соньку"...

Короткое молчание и приказ;

- Определитесь.

- Пожалуйста! Под нами Ивня, Через четыре минуты справа будет Обоянь, через девять - Медвянка. Мы уклонились на ост три градуса.

Так и нужно, аэродром восточнее Курска, возле железной дороги.

- Не беспокойся, дорогой, я все сделаю.

- Я вам не дорогой!

- Вай, оговорился! Извиняюсь, товарищ командир.

...Нас, конечно, немало озадачило, когда на подходе к Курску вместо голоса Хашина послышались гортанные возгласы Вахтанга, запрашивавшего аэродром посадки. Что бы это означало?

- Командир скоропостижно подхватил ангину и лишился голоса, - высказал я догадку. Щиробать сделал через форточку знак, мол, не трепись по радио, все слышат.

В Курске разговоры, галдеж, судачат, балагурят, Вахтанга затормошили, нахваливают, но больше с подковыркой, мол, посадил полк любо-дорого, не хуже заправского комэска.

- Да ему Хашин суфлировал, - находится тут же неверующий Фома - таких везде - пруд пруди. А я искренне рад за Вахтанга, молодец!

...2-й Белорусский стремительно наступает, освобожден Могилев, Минск, Новогрудок. Мы вторично перемахнули Неман, делающий в том месте дугу, и приземлились на окраине городка Скидель. Дальше речка Нарев, болота, новые фашистские укрепления. По западной стороне аэродрома - лес, по лесу временами бродят недобитые завоеватели, туда в одиночку без оружия не суйся. Наши самолеты стоят у селения хвостами к домам, так надежнее, меньше шансов, что подорвут или сожгут.

На фронте происходит передислокация, а мы ведем интенсивную разведку в интересах наземных частей. Летаем не каждый день, мне сегодня выпала передышка, можно удрать на озеро - их здесь тьма! - поплавать в теплой, пахнущей торфом воде, поймать десяток плотвичек и - эх! - как бывало в далекие времена, сварганить на берегу под ивой котелок ушицы. До чего ж мало нужно человеку для разрядки! Спрашиваю своего нового стрелка Петра Гурина:

- Хлеб, соль, ложки взял?

- Ага...

- А тебе известно, что сухая ложка рот дерет?

Петр - парень волжский, сообразительный. В моем чемоданишке ориентируется гораздо лучше меня, но сейчас мнется, скребет затылок.

- Завтра баня, старшой, а у нас с тобой на двоих одни подштанники.

- На вот деньги...

- Не берут деньги ни в какую, барахла им подавай. Такса известная: за подштанники - бутылка, за рубашку - полторы...

- Ладно, отдавай последние, пропади они пропадом! Не зима на дворе, в трусах будем перебиваться.

- Есть перебиваться!

Возвращается через полчаса. В одной руке - бутылка, в другой - прут орешника, удилище. Выходим из общежития, ныряем в высокие густые заросли конопли. От ее острого запаха скребет в горле. Выбираемся за селение и вдруг нос к носу встречаемся с Вахтангом и Дусей. Вахтанг окидывает хитрым взглядом наши снасти, подмигивает и запевает: "Возле Еревана есть озеро Севан, извини, что меньше, чем Тихий океан. Там. форели много, она в нем спит. Извини, что меньше, чем в океане кит..."

- Правда, вы за форелью? - загорается Дуся. - И я с вами.

Рыбалка с ее участием меня вовсе не прельщает.

- Форель - у грузинских царей, Дуся, а у нас тут лишь чухоня   квакающая...- пытаюсь отвадить ее.

- Не слушай их, Дуся, они не умеют ловить. Пойдем, я им покажу, - заявляет Вахтанг, пыжась. Я смотрю на Петра, тот - на меня. Ну, не двурогие ли? Мало того что увязались, так присвоили наши снасти и орут, как оглашенные. Да от таких рыбаков живность посуху удерет в Балтийское море без оглядки.

Все же попалось несколько очумелых то ли подыхающих от голода окунишек.

- Хватит! - возглашает Вахтанг. - Ахла внехе - (Сейчас увидите (груз.)) чудо грузинский кухни, называется цоцхали (рыба (груз.)).

Я вынимаю нож, хочу помочь чистить рыбешку, но он свирепо рычит:

- Кто здесь Рыбачка Сонька? Не подходи!

Дуся вдруг теряет интерес к чуду грузинской кухни, говорит мне:

- Пойдемте в ельник, там грибов - в глазах рябит. Насобираем.

- Еще не сезон, - отнекиваюсь.

- Здесь другой климат, пойдемте же!

Солнце крепко калит землю, а в ельнике сыро, неподвижный воздух попахивает прелью, лицо неприятно щекочет паутина. Шагаю по мягкой подстилке из опавших игл, смотрю под ноги, в глазах от изобилия грибов вовсе не рябит: летние - прошли, осенним - рано. Откуда-то потягивает запахом горицвета - должно быть, рядом полянка. Так и есть, сомлевшая трава пышет терпким ароматом увядания. Подковыриваю Дусю: