- Почему не можешь подождать, когда я сяду? За это время что случится с какими-то невыразимыми предметами, а? Утром я лично проверял на стоянке, там ничего... Вай!
"Профессор по классическим посадкам", каким считает его Хашин, откалывает грандиозного "козла" и разражается проклятьями. По-грузински. И на этом представление сегодня заканчивается. Впрочем, стоп! Продолжение следует. Поворачиваемся к стоянке и наблюдаем уже знакомую по крымскому аэродрому картину: мимо самолетов ковыляет Вахтанг, на нем, свесив ноги, джигитует Дуся. Ну, дает девка жизни! Опять, должно быть, провинился бедняга перед занозистой стрельчихой. Сбила "месс", теперь совсем заездит безропотного чудачину.
На лицах ухмылки, никто не бросается навстречу, как прошлый раз, никто не вызывает санитарную машину. Чем ближе Гвахария, с ношей, тем громче мычанье; "Где ж это видано, где ж это слыхано: старый осел молодую везет..." Все ждут, когда мнимая раненая спрыгнет с его спины, отбреет по первое число проштрафившегося Вахтанга.
Вдруг брови Щиробатя вздрагивают, сходятся к переносице. Мычание про старого осла обрывается. Щиробать судорожно выхватывает из кармана платок, комкает его, опять сует в карман в растерянности. Вахтанг идет на нас грузно, тяжело, и мы, оторопев, расступаемся. Он осторожно опускает Бучину на землю. Ее мертвое тело. Остекленелые глаза широко раскрыты, меловое лицо чуть искажено гримасой, похожей на застывшее удивление. Комбинезон на животе рассечен, залит кровью. Мы ошеломлены, растеряны. Погиб наш товарищ по оружию, молодая женщина. "Когда же все это кончится..." - мелькают в памяти слова, сказанные недавно на поляне, и мое сердце сжимается раскаянием. Я чувствую себя виноватым перед ней. Быть может, летая со мной, она б не лежала сейчас перед нами бездыханной. Словно предчувствуя беду, тянулась ко мне, искала защиты, а я...
Вахтанг стащил с себя шлемофон провел ладонью по белым волосам, забормотал подавленно:
- Товарищи, я... я не знал, что она умерла. Я говорю с ней, она молчит... я говорю, она... у нее характер был...
Приезжает машина, увозит убитую. Вахтанга и его летчиков засыпают вопросами, а те как в воду опущенные, никто ничего толком объяснить не может, лишь твердят в один голос: истребителей противника не было. Сопровождавшие группу Ла-5 подтверждают донесение группы и станция наведения на передовой - тоже. Попрежнему не вели огонь зенитки среднего калибра, "эрликоны" же не достигают прицельно по высоте. Единственное, что видели все, это большой взрыв метрах в двадцати под самолетом Вахтанга. Может, он и оказался роковым для Бучиной? Но что он означает?
- Я хорошо помню, когда сбросил последнюю бомбу и начал вывод, меня здорово тряхнуло. Звук был какой-то сильный, режущий... подумал - зацепило "зрликоном".
- Нет, - раздается голос подошедшего техника по вооружению. - Пробоины в самолете не от мелких осколков, дыры - голова пролезет. Как только управление не задело!
- Братцы, помните, фашисты все грозили новым оружием, уж не подкинул ли сюда фюрер малую толику?
- А может, прицелы особо точные появились?
- При чем здесь прицелы? Зенитки-то огонь не ведут!
- Не ведут, а бьют наверняка...
...Разговоры, разговоры, предположения и всевозрастающее беспокойство неизвестности. Некое смутное подозрение сосет и мое нутро. Делюсь с Максимом - не в рыжих ли шарах дело?
- Ты думаешь? - отвечает вопросом на вопрос.
Дело в том, что на Голубой линии нас однажды крепко подловили: заранее пристрелянный по высоте воздушный коридор ограничили шарами густого рыжего дыма. Висят себе и висят. Одни растают, другие на том же месте появятся. Все их видели, но не придавали значения, а когда сунулись меж них, тут-то небо и взорвалось от страшного залпа, и посыпались штурмовички... Может, и здесь подобные, просто не обратили внимания?
Опять расспрашиваем Вахтанга, его летчиков, звоним истребителям сопровождения - все твердо заверяют: ни дымовых, ни прочих шаров в районе цели не наблюдалось. Командир полка выслушивает все мнения и критически заключает:
- Провоевали два месяца удачно, без потерь, вот и расслабились. Появились самонадеянность и недопустимое легкомыслие в серьезном, опасном деле. Результаты не замедлили. Ослабление боевой дисциплины гвардейцев, а не новое оружие фашистов является причиной гибели нашей отважной подруги.
Да, так, очевидно, и есть.
На КП заходит полковой врач, показывает осколок, убивший Дусю. Вахтанг берет его из рук доктора дрожащими пальцами, разглядывает с опаской, затем, непонятно для чего, прижимает кусок металла с острыми, зубчатыми краями к своей щеке и, подержав миг, швыряет с яростью об землю. Я поднимаю. Осколок большой и толстый. Такой не то что человека...
Специалистам известно: в момент взрыва снаряда металл течет, утончается. Если было пять миллиметров, остается два-три, а здесь? После немыслимых деформаций не меньше десяти! Это что же за калибр со столь капитальным корпусом? Разумеется, немцы совершенствуют оружие, неужели Гитлер на этот раз не врет: появилось что-то новое и теперь его испытывают на наших боках?
Возвращаются еще две группы, летавшие на Бебжу и Нарев, у этих вообще по нескольку пробоин от мелкокалиберных автоматов. Они также ничего чрезвычайного не видели.
В следующий вылет Щиробать берет меня своим заместителем с персональной задачей: наблюдать, искать, выявлять. Расшифровать секрет, расколоть тайну нового снаряда, невидимо поражающего воздушные цели.
- Прицеливанием не занимайся, бомбы пуляй по моим расчетам. За землей и воздухом следи в оба, особенно на выходе из атаки. Надо докопаться до истины. Учти, шары могут быть и другого цвета, так что замечай - своим эстетским глазом.
Летим. Как и вчера, на небе ни облачка, солнце за спиной, не мешает, дымки нет, земля чистая. Вражеские окопы как морщины на ладони. Маневрируем по высоте и направлению старательней, чем обычно, но, как и вчера и как позавчера, по нас не стреляют, и это кажется уж чересчур...
- Что видно? - спрашивает Щиробать.
- Ничего интересного. Глаза проглядел.
- "Горбатые", повторяю: кто заметит на земле или в воздухе что-либо непонятное, докладывать немедленно! Количество заходов - по обстановке. Начинаем!..
Доворот влево - и Максим устремляется к земле. Я повторяю эволюцию, пикирую. На приборы - ноль внимания, жму на гашетку, пускай пушки лупят куда хотят, а я обстреливаю взглядом небо и землю по всем направлениям, боюсь упустить малейшую неясность. Навстречу трассы "зрликонов" - это плевать. Это ясность. Продолжаю пикировать рядом с Максимом. Самолет вибрирует, скорость разогнали - дальше некуда. Кто попадет сейчас в меня? А в Максима? Во, какое скольжение замастачил! Черта с два какая зенитка чикнет, голову даю на отсечение! Ага! Начинает выводить из пикирования, вот тот самый опасный момент, где, видимо, и ловит нас немец на чем-то... Мне приказано бомбить в унисон ведущему, у нас по шесть стокилограммовок. Жму кнопку - чушки пошли. Мигают сигнальные лампочки: "раз... два... три..." Считаю и бомбы Максима, мне видно, как они вываливаются из-под его центроплана, летят секунду-другую горизонтально, затем опускают нос, дергаются чуть и плавно переходят в падение по всей траектории. Земля по-прежнему безмолвствует. Продолжаю считать бомбы: "четыре... пять... шесть..." Взрыв!
На месте самолета Максима - клуб огня, клочья чего-то черного, рядом со мной мелькают обломки, дым, и... все остается позади. Я еще пикирую, штурмую. Максима Щиробатя больше нет. И дымка не осталось. В небе чисто и спокойно, фрейлейн по-прежнему не стреляют. А может, их и вовсе нет?
Что пережил, что передумал я в эти секунды и в последующие часы по возвращении на аэродром! Командиру полка доложил то, что видел своими глазами: "Комэска взорвался на собственной бомбе".
- Да может ли такое быть? - раскинул руки Хашин, и веря и не веря.
- Шестая бомба взорвалась под самолетом,
- Да-да... Понимаю, погиб друг твой... Но и ты пойми...
- Настоятельно прошу занести в журнал боевых действий мое официальное донесение. Повторяю: комэска взорвался на своей бомбе. Необходимо расследовать катастрофу немедленно.