Галина Максимовна попыталась возражать, но Антон положил деньги ей в сумочку и вышел на улицу. Вслед за ним все вышли на улицу. Костя помог Галине Максимовне сесть в автобус.
Глава вторая
На краю села, недалеко от дома Верхозиных, была молочная ферма. Коровник, телятник. и всякие подсобные помещения стояли впритык друг к другу.
Шла обеденная дойка. Широкая двустворчатая дверь коровника, которая выходила на улицу, была открыта. Изнутри шёл пар. Кисловатый запах кукурузного силоса распространился далеко вокруг.
Анфиса Баранова бегала от одной группы коров к другой и звала доярок туда, где стояла её группа. Она не поленилась сбегать в дальний конец фермы, где трудилась Дарья Михайловна Латышева.
— Дарья, — крикнула Анфиса, подходя к женщине, которая только что сняла с вымени электродоильный аппарат и переносила в другое стойло. Анфиса, улыбаясь, подала рукой знак остановиться. — Иди-ка скорей в мою группу. Нинка здесь. Корову доит. Смех и грех.
— Какая Нинка?
— Верхозина.
Дарья опустила руку со шлангом, на конце которого болтались соединённые вместе четыре соска доильного аппарата.
— Как она тут оказалась?
— Одна пришла — ни подружек, никого с ней, — ответила Анфиса и вдруг, прогнав с лица улыбку, вопросительно уставилась на Дарью. Пожала плечами и добавила: — Сама удивляюсь, чего её сюда занесло. Все наблюдала как работаю. Начала я вручную Зорьку додаивать, а она привязалась: дай подоить, да дай подоить. Иди-ка, взгляни на неё.
Дарья повесила аппарат на гвоздь, вбитый в столб и, озадаченная, пошла следом за Анфисой.
Девчонка в белой пуховой шапочке и коричневом демисезонном пальтишке залезла под самое брюхо корове, согнулась над зажатым между колен подойником и пыталась добыть молоко. Она пробовала тянуть то один сосок, то другой, то два сразу, подвигалась со скамейкой все ближе и ближе к вымени, пока не коснулась его своей пуховой шапочкой, но всё было тщетно. Ни одной капли не упало в подойник. Когда подошла Анфиса, девочка съёжилась, стыдливо пряча лицо, и опустила худенькие руки на дужку подойника.
— Чего нос повесила? — сказала Анфиса, подмигнув подругам. — Напросилась — дои.
Женщин разбирало любопытство, и они окружили горе-доярку со всех сторон.
— Давай работай, нечего сидеть, — сказала Анфиса.
Подошли трое мужчин. Один очень полный с крупным мясистым лицом — бригадир фермы Александр Егорович Бархатов, одетый по-чистому, в демисезонном пальто, в синих бриджах и в меховой шапке; другой, худой и сутулый в засаленной телогрейке, подпоясанный широким солдатским ремнём, из-за которого торчали две брезентовые рукавицы, — скотник Николай Тарбеев; третий — низенький и коренастый, весь в муке, как мельник — фуражир Василий Наумов.
— Что за цирк? — спросил бригадир, подойдя к — женщинам и выставив вперёд толстое брюхо. — Кто такая? Верхозина, что ль?
— Старшая.
— Доить учится?
— Учится.
— А что? — это хорошо, — сказал бригадир, вдруг изменив тон. — Замена Марье Дмитриевне будет. Слышь, Марья Дмитриевна? — бригадир обратился к пожилой доярке. — Скоро на пенсию пойдёшь, пора тебе замену искать.
— Пора, — ответила доярка.
— Ну, вот. Давай шпарь, девка.
Нинка понимала, что бригадир шутит, но то, что он не заругался, а отнёсся положительно к её упражнениям, немножко приободрило, и она снова попробовала доить за два соска. Не получилось. Тогда она схватила обеими руками за один сосок. Потянула его вниз, отпустила и снова потянула.
— Оторвёшь титьку, — сказал скотник.
— Точно оторвёт, — поддакнул фуражир. — Тянет как кота за хвост. Смотри, корова-то лягнёт.
Но замухрышная коровёнка с длинной бурой шерстью смирно стояла и медленно жевала жвачку.
Нинка испугалась, когда ей сказали, что корова может лягнуть, и, отпустив сосок, немножко отодвинулась.
Скотник нагнулся и заглянул под корову.
— Э-э, — сказал он с серьёзным видом и покачал головой. — Тут молока не добиться.
— Почему? Как так — не добиться? — загалдели доярки, подмигивая с улыбками друг дружке и заглядывая под брюхо животному.
— Так это не корова, а бык.
Присутствие наблюдателей с их смешками, шутками и улыбками в конце концов вывело девочку из терпения. Она приподняла одной рукой скамейку и сердито отодвинулась ещё дальше.
— Рассердилась. Сейчас уйдёт, — сказала Мария Дмитриевна.
Но Нинка продолжала сидеть и вроде бы и не думала уходить, а наоборот — приняла выжидательную позу, стараясь всем своим видом показать, что ей мешают.
— Какая настырная, — сказала вполголоса одна из доярок.
Дарья подошла к Нинке.
— Давай я помогу.
Нинка нерешительно подвинулась к корове и подставила подойник под вымя.
— Вот как берись, — сказала Дарья, показывая искусство доения. — Берись не за конец, а вот здесь, чуть повыше.
Косая струйка молока вышла из зажатого в кулаке доярки соска и дзинькнула о дно подойника. Дарья стала доить двумя руками, поработала немного в наклонку, выпрямилась и сказала:
— Туго идёт. Шибко туго. Ну-ка попробуй. Нинка взялась за соски.
— Не тяни их, а выжимай из них молоко-то, — сказала Анфиса, подойдя вплотную с другой стороны.
Девочка старалась делать так, как советовали, но молока не добилась, а лишь смочила себе ладони.
— А ты попроси её, скажи: коровка, коровка, дай молочка, — сказал, улыбаясь, фуражир Василий Наумов.
— Тугая твоя Зорька, — сказала Дарья, обращаясь к Анфисе. — Нинка-то и правда тянула кота за хвост.
— Ничего не тугая, — возразила Анфиса. — Просто к чужим не привыкшая. Не всякому молоко отдаст.
Дарья и Анфиса заспорили, не соглашаясь друг с другом, и мало-помалу в спор втянулись остальные доярки, вставляя в доказательство повадки своих коров. Спорили громко, при этом энергично жестикулировали руками.
Евдокия Муравьёва была самой заметной фигурой на ферме — ростом выше всех, ноги тонкие и длинные, как жерди, обуты в кирзовые сапоги огромного размера. Она стояла в сторонке, за спинами других. Ей и оттуда было все видно. Подняв над головами доярок веснушчатое лицо, она смотрела на все, казалось, равнодушными бесцветными глазами, ни разу не засмеялась, не улыбнулась, не вставила ни одного слова и вдруг поправив выбившиеся из-под серого шерстяного платка оранжево-рыжие волосы, подошла сзади к Нинке и тронула её за плечо.
— Пойдём, — сказала Евдокия.
Нинка встала и пошла, бренча подойником.
Евдокия на ходу подхватила чью-то скамейку и, пройдя ещё несколько шагов, энергично сунула её под приземистую корову с чёрными пестринами.
— Садись, — скомандовала она.
Нинка села и зажала подойник между ног. Евдокия встала сзади, взяла девочку за руки, приладила её пальцы к соскам так, как положено держать их при дойке, и вместе с ней, зажав её маленькие кулачки в своих заскорузлых ладонях, начала доить. Сильные струи молока брызнули в подойник. Евдокия почувствовала, что девочка поняла, что от неё требуется, отпустила руки, сказала: «пробуй» — и выпрямилась. Следом толпой подошли животноводы. Нинка, боясь опять оконфузиться, осторожно взялась за соски по всем правилам, слегка жиманула их с оттяжкой, как учили доярки, и сразу пошло молоко. Тоненькими струйками, вкривь-вкось, а пошло.
— Ну вот, — сказал Василий Наумов, повернувшись к Тарбееву, — чем не доярка?
— Молодчина, — ответил Николай. — Ай-да мастерица!
Нинка тянула соски раз за разом, краснела оттого, что её хвалили, и старалась изо всех сил.
— Примем в доярки? — вдруг спросил Николай, обращаясь к бригадиру.
— Примем, — ответил Бархатов. — Если поднимет корзину с брюквой. Бригадир кивнул головой в сторону огромных плетёных корзин, сваленных кучей в углу коровника.
Доярки развеселились. Некоторые захохотали.
— Хватит доить, — сказала Анфиса, хлопнув Нинку по спине и загоревшись очередной шуткой. — Катерина, брось-ка сюда корзину.