Афанасий, оглядываясь воровато, возился в огороде на тропе, которая вела к ферме. Что-то спрятал в ямку, присыпал сверху землёй, прелыми листьями. Поднялся, наконец. Огляделся вокруг и быстро пошёл по тропе к ближайшему дому. Скрылся за углом. Из-за угла посмотрел на тускло освещённые окна фермы.
Завадский шёл с фермы по тропинке через огород. Вдруг — щелчок под ногой. Виталий Константинович вздрогнул всем телом и медленно опустился на землю, взвыв от боли. Отдышался. Приподнял ногу, которая попала в капкан. Капкан с проволокой. Проволока привязана к ближайшему столбу изгороди.
Подошёл Афанасий с ружьём. Уставился на Завадского, как удав на кролика. Глаза их встретились. Завадский не выдержал ледяного взгляда. Опустил голову, Афанасий пошёл прочь.
— Ты что делаешь, подлец, — выдохнул вслед ему Завадский.
Афанасий резко повернул назад, подошёл вплотную и приставил ружье к виску Завадского.
— Я тебе сейчас не то сделаю.
Завадский под дулом ружья закрыл глаза, но нашёл в себе силы заговорить:
— Стреляй.
— Прямо сейчас?
— Стреляй прямо сейчас.
— Застрелю как собаку! Кто тебя просил таскаться по ночам на ферму?
— Никто. Сам догадался.
— Ну — короче. Даёшь слово, что не появишься больше здесь? Отвечай! Даёшь слово?
— Нет.
— Значит, не отстанешь от Галины?
— Но… С какой стати?
— Я молюсь на неё уже пятнадцать лет! Ещё с тех пор, когда и духу твоего тут не было! Понял?
— Понял.
— Я люблю её! Предупреждаю: с огнём играешь.
— Ты — чокнутый. Тебе лечиться надо.
— А ты — умный? В мозгах извилин много? Да? Хотелось бы посмотреть на твои мозги собачьи. Жаль, картечь разнесёт их по всему огороду. А может они у тебя из чистого золота? А? Так я не поленюсь. Соберу их в поганое корыто. Отнесу на приёмный пункт.
— Дурак! Галины не видать тебе как своих ушей. Даже если убьёшь меня. А не убьёшь, она сегодня же станет моей женой.
— Она тебя пригласила сегодня?
— Ага. Пригласила.
— Но ты не доживёшь до вечера.
— Доживу.
— Сейчас сдохнешь как бешеная собака.
— Я ещё тебя переживу.
Афанасий размахнулся ногой и носком кирзового сапога ударил Завадского по лицу. Кровь хлынула из носа и рта. Завадский прикрыл ладонью лицо.
— Сейчас я не буду тебя казнить, — срывающимся голосом произнёс Афанасий. — Но знай, ты приговорён. Если сегодня подойдёшь к Галининому дому и сделаешь хоть один шаг к ней во двор… Хоть один шаг!.. Этот первый твой шаг будет последним. Так и знай. Понял? На, паскуда! — Афанасий ещё раз пнул Завадского в лицо.
Галина Максимовна шла домой по той же тропинке, по которой шёл Завадский. Она увидела его, сидящего на земле. Подошла. В этот момент он высвободил кое-как ногу, но остался сидеть на земле. Он был весь в крови.
— Что случилось? — Галина Максимовна оцепенела.
Виталий Константинович поднялся с земли, отбросил капкан в сторону.
— Вот кто-то видимо решил, что тут волчья тропа. Поставил капкан на волка, а угодил в него я… Случайно, — сказал Завадский шутливым тоном.
— Это не случайность. Я знаю кто это сделал. Вы подрались?
— Нет, мы не дрались. Немножко поспорили о высоких материях.
— Ну что ж, — вздохнула Галина Максимовна. — Опять тюрьма…
— Зачем тюрьма?
— Конечно. А что! Прощать ему такие выходки. Я пойду в свидетели. Напишу заявление.
— Не надо ничего писать. Это наши мужские дела. Сами разберёмся.
— Ой, господи! На кого вы похожи! Идёмте скорее ко мне. Отмыться же надо!
— Да, — согласился Завадский. — К счастью ваш дом близко. Педагогу в таком виде идти по селу не совсем прилично.
— Идёмте скорее.
И они пошли. Виталий Константинович слегка прихрамывал.
Афанасий спрятался за углом и слышал весь разговор. Пошёл следом за ними с ружьём наперевес: стволы направлены чуть вниз, приклад под мышкой.
Галина Максимовна и Завадский вошли в дом. Виталий Константинович разделся и пошёл к умывальнику. Галина Максимовна дала ему свежее полотенце. Принесла из комнаты домашнюю аптечку. Виталий Константинович, вымывшись, вытер лицо полотенцем, сел на стул поближе к окну. Галина Максимовна стала накладывать лейкопластырь на раны. Когда залепила последнюю ранку, из детской комнаты вышли Нинка и Любка. Поздоровались. Виталий Константинович ответил им. Слегка сконфузился.
— Что делать с вашей рубашкой, — спросила Галина Максимовна. — Вся запачкана. Земля откуда-то. — Спросила шёпотом: — Он что, пинал вас?
— Пойду стираться домой, — уклончиво ответил Завадский.
— В таком виде?
— Ничего. Я какой-нибудь шарфик у вас одолжу до вечера. Замотаю шею, и незаметно будет. Есть шарфик?
— Конечно есть. . Нинка подошла к Завадскому.
— Не уходите, Виталий Константинович, — сказала она. — Я постираю вашу рубашку… Можно?
В ясных голубых глазёнках её, поднятых кверху, святая простота, неподдельная искренность.
— Ну что ж, — Завадский ласково улыбнулся. Глаза его заблестели. Даже немножко навернулись слёзы. — Я рад, если так. Как вы, Галина Максимовна?
— А что я? — растерялась мать. — Если хочет, пусть стирает.
Нинка повернулась к сестре.
— Люба, приготовь гладильную доску! Принеси утюг!
Любка стремглав бросилась выполнять просьбу. Галина Максимовна удивлённая, потрясённая стояла посреди комнаты. Она вдруг обмякла, опустила голову.
Пока Любка искала в комнате гладильную доску и утюг, здесь, в прихожей, стояла тишина. Завадский смотрел на Галину Максимовну, затаив дыхание. Она молчала, но напряжение возникшее между ними в сей роковой миг, достигло наивысшей точки.
— Вот и решилась ваша судьба, — сказала она еле слышно. Подняла глаза на Завадского, который не верил своему счастью, и добавила твёрдым голосом: — Снимайте рубашку…
В соседнем доме между Марфой Николаевной и Афанасием происходил тяжёлый разговор.
— Ирод ты! — кричала старуха. — В кои веки пригласили как человека в гости, так будь же человеком-то!
— Она тебя пригласила, а меня — так, для виду, — ответил Афанасий. — И тебя бы не пригласила, если б не смотрела за домом, за хозяйством. Не помогала поминки делать.
— А ты что, не помогал?
— Я сказал не пойду, и точка! И заглохни на этом… Собирайся и иди одна.
— А ты куда навострился?
— На охоту.
— На какую охоту?
— На такую…
— По тюремной похлёбке соскучился? Афанасий не ответил.
Галина Максимовна стояла возле сдвинутых обеденных столов, накрытых белыми скатертями. Протирала полотенцем фужеры и ставила их к тарелкам.
Вошёл Афанасий. Вошёл как-то непривычно медленно, несмело, как петух входит с оглядкой в незнакомое жилое помещение, если дверь открыта.
Галину Максимовну этот хоть и званый гость, но слишком ранний, встревожил, но виду старалась не подавать. Продолжала своё дело.
Афанасий сел на стул возле двери.
— Готовишься? — спросил он.
— Готовлюсь.
— Гостей ждёшь?
— Жду. И ты приходи. И Марфе Николаевне скажи, чтоб не опаздывала. Я ей уже говорила, но ты ещё напомни.
— Ладно, напомню. Помолчали.
— Учителя позвала? — спросил Афанасий.
Галина Максимовна ответила не сразу. Она по-прежнему протирала фужер, но движения её стали медленны и скованны.
— Позвала, — сказала она, наконец. — Зачем избил его? Это нечестно. Поймать в капкан, а потом бить безоружного.
— Пусть скажет спасибо, что легко отделался… Ишь какой шустрый! Мы с Павлом привезли, установили всю мебель. Корячились, собирали кровать. А этот конь будет валяться на ней?! Пока я жив, этому не бывать. Я его между прочим предупредил: застрелю! Сегодня же прикончу, если сунет сюда свой нос.
Галина Максимовна покрылась пятнами. Дрожащей рукой поставила фужер на стол.
— Ну что ж, — сказала она. — Стреляй и меня. Афанасий рухнул на колени.