Юрий Александрович всё ещё был холост, мечтал о большой чистой любви, и однажды случайно встретил Любу.
Они официально не были знакомы. Но у Юрия Александровича был друг, однокашник, который с некоторых пор все чаще и чаще заводил разговор об одной удивительной красоты девушке. Юрий Александрович ради любопытства решил взглянуть на девушку, и пошёл вместе с другом в организацию, где он работал ведущим специалистом, а Люба прирабатывала уборщицей, учась на третьем курсе физико-математического факультета педагогического института. Люба, приди вечером на работу, увидела Воронина и остановилась и замерла, уставившись на него округлёнными глазами. Её удивление было так велико, что у Юрия Александровича тоже невольно вытянулось лицо, и он, цепенея под гипнотическим взглядом черноокой смуглянки, ничего не мог понять и покосился на приятеля, у которого у самого отвисла челюсть, и он стрелял глазами то на Любу, то на Воронина, и в конце концов подозрительно уставился на последнего. Юрий Александрович, вмиг лишившись привычной солидной осанки, которую воспитал в себе в последние годы, занимая руководящие посты, ссутулился и несколько мгновений сидел словно пришибленный, не шевелясь, и счёл за самое лучшее немедленно уйти. Приятель догнал его на улице. Когда выяснилось, что эту девушку зовут Люба Верхозина, Юрия Александровича бросило в жар: не мог себе представить, что восьмилетняя деревенская девчонка с осунувшимся бледным личиком, которая убирала цветами могилу отца в тот памятный родительский день, могла так измениться, похорошеть и узнать его через столько лет. Он всегда считал, что несчастная девочка, которую старухи пичкали блинами, вообще не обратила на него внимания в тот день, но Люба, узнав впоследствии, что именно он, случайный проезжий и её учительница основательно вмешались в пенсионные дела, запомнила незнакомца, посетившего кладбище, и успела лишь переступить порог организации, где прирабатывала, и сразу узнала его, хотя прошло столько лет. И вот теперь, в магазине «Союзпечати», Юрий Александрович закрылся газетой, чтобы снова она его не узнала. Люба подошла к пожилому мужчине.
— Извините, — сказала девушка, — у вас, кажется, «Известия» за сегодняшний день.
— Да, — сказал мужчина, оторвавшись от чтения.
— Можно, я только взгляну. — И Люба, нагнувшись чуть-чуть, стала смотреть одну из страниц вкладыша.
Мужчина поправил перед ней внутренний разворот, чтобы удобнее было читать. Но Люба нашла лишь нужный заголовок и сразу выпрямилась и с мольбой уставилась на гражданина.
— Знаете, — сказала она, — у меня к вам большая просьба. Газету уже продали, а мне она очень нужна. Уступите, пожалуйста, а я куплю вам взамен другие. Или любой журнал. Хотите журнал «Огонёк»?
— Да что вы? — удивился мужчина, сворачивая газету — Возьмите. Не надо ничего взамен.
Воронин слышал весь разговор Любы с продавцом и с этим пожилым человеком. Ещё в самом начале, как только Люба вошла, пробежала взглядом по прилавку и спросила издание, он вспомнил о газете «Известия», купленной вместе с другими. Пока приходил в себя от неожиданности, пока надумал и твёрдо решил отдать свою и подойти к девушке и заговорить, используя благоприятный повод, пока сворачивал спортивную газету и рылся в покупках, было уже поздно. Люба вынула из сумочки деньги, подала мужчине и, поблагодарив его, свернула «Известия» трубочкой и вышла из магазина.
Юрий Александрович мысленно изругал последними словами себя и ни в чём не повинного гражданина, — его даже вдвойне, потому что он моментально превратился из сухаря в джентльмена и улыбнулся и раскланялся на прощание и украдкой посматривал вслед девушке даже в окно, когда она переходила улицу.
— Старый кабан, — пробормотал в злобе Воронин, вставая и засовывая свой номер «Известий» в карман. Остальные покупки он оставил на столике и быстро пошёл вдогонку вслед за Любой.
Воронин понял, что в центральной газете напечатано что-то такое, что близко касается или самой Любы, или кого-нибудь из её близких, и он не мог к этому остаться безучастным, как когда-то не мог остаться безучастным к горю Верхозиных.
Люба торопливо шла в неизвестном направлении, и Воронин еле поспевал за ней, придерживаясь на расстоянии. Были мгновения, когда ему хотелось догнать и спросить что там такое в газете, но затевать знакомство среди людской толчеи было не совсем удобно, и он решил подождать более подходящего момента.
В конце главной улицы вышли к старинному парку с вековыми тополями и елями. Люба вошла в парк. Там и уединилась в одной из пустынных аллей. Юрий Александрович сел поодаль наискосок, — пустых лавок было сколько угодно, и он выбрал такую, чтобы самому не бросаться в глаза и в то же время иметь возможность наблюдать за девушкой. На соседней лавке между ним и Любой сидела молодая женщина с коляской у ног, и это скрадывало его.
Люба развернула газету, прочитала довольно быстро какую-то публикацию и откинулась на спинку сидения, запрокинув наверх голову. Юрий Александрович был близорукий и даже в очках не все мог видеть на расстоянии. И теперь не заметил, что на щеках её образовались узенькие мокрые полоски. Лишь когда она снова уткнулась в газету, когда плечи её вздрогнули, и она вынула из сумочки платок, он встревожился. Люба промакнула платком глаза и щёки, и у Юрия Александровича не оставалось сомнений, что она плачет. Он вынул из кармана газету и лихорадочно стал искать причину такой взволнованности. Люба расчувствовалась в полную силу, и это совершенно вывело Юрия Александровича из равновесия. Он ничего не мог понять, вертя газету и так и эдак, а в ней все обычное от передовой статьи до программы телевидения и радиопередач, замыкающих сводку погоды на последней странице. Тогда Юрий Александрович стал просматривать все материалы подряд. Первую, вторую, третью страницы. Вот очерк «Судьба» на третьей странице. Юрий Александрович стал читать. И все понял. Очерк был о Галине Максимовне Верхозиной. О том, как она натерпелась в жизни, а в последние годы вместе со вторым своим мужем Завадским и старшей дочерью Ниной основала собственную животноводческую ферму и открыла сыроваренный завод, который помогли оборудовать иностранцы. Очерк завершался на высокой ноте, что с такими людьми Россия не пропадёт. Это, наверно, и растрогало Любу больше всего.
Закончив читать, Юрий Александрович сидел с минуту неподвижно, склонив голову над газетой. Постепенно пришёл в себя. Снял очки и протёр платком отпотевшие стекла.
Люба между тем встала и пошла по аллее. Стояла ранняя осень, и было тепло, и она была в бежевом брючном костюме, перетянутом в талии черным поясом, подстать которому лакированные туфли и молодёжная сумочка. Ремень сумочки перекинут через плечо. Одной рукой она придерживала сумочку, а в другой несла свёрнутую газету. Шла медленно, не замечая никого вокруг, и даже Юрия Александровича, который был поблизости и терзался сомнениями на тот счёт, как всё будет выглядеть, если он сегодня подойдёт к ней и прежде всего, конечно, поздравит и скажет, что он всегда помнил маленькую восьмилетнюю девочку с подснежниками в руках, и её сестру и мать, хотя их никогда в жизни не видел.
То, что он должен познакомиться с Любой, сомнений не вызывало. Ему казалось, что в эту минуту решается и его судьба.
Было воскресенье, и ярко светило солнце. Дул слабый ветерок, и с деревьев сыпались жёлтые листья. Вокруг столько света, что у Юрия Александровича защемило в груди. До чего же хорошо бывает иногда в этом удивительном мире!
с. Олонки, 1974.