— Где… — начинаю я, но голос обрывается, я перевожу дыхание. — Аська?
— Какая Аська? Это я, Лидка, — отвечает первый голос.
— Лидка?
— Ты пока особо не болтай, — вмешивается второй голос. — Отдохни. Ты болел.
— Меня сбила машина, — тихо говорю я.
— Машина? Эх, если бы, — с жалостью отзывается голос.
— Мы боялись, что это тиф, тебе было совсем худо. Мы чудом тебя нашли. Я даже не знал, что здесь есть погреб. Я шел собирать морковку на огородах и услышал, как ты стонешь.
— Он подумал, что это дух, — добавляет Лидка.
— Неправда!
— Подумал-подумал, не отпирайся.
— И сколько уже? — шепотом спрашиваю я.
— Что сколько? Сколько времени ты проболел? Мы тебя нашли пять дней назад, но я не знаю, сколько ты здесь пролежал до этого.
— А Стелла?
— Какая Стелла?
— Она должна была за мной вернуться.
— Ну пока что никто не появлялся, — ласково говорит он. — Но наверняка придет.
Вдруг что-то мягкое и волосатое касается моей щеки. Крыса?! Я пытаюсь отвернуться, но голова такая тяжелая, будто свинцом налитая…
— Микся, — строго говорит Лидка, — нельзя!
— Что это… — начинаю я, но слова замирают на губах. Я как будто качаюсь туда-сюда. Снова накатывает темнота.
Проснувшись, я чувствую себя лучше. Я по-прежнему в погребе под разрушенными конюшнями. Кто-то укрыл меня одеялом. На ящике возле «кровати» стоит стакан воды, рядом лежит краюшка хлеба. Я ужасно слабый, но все же дотягиваюсь до стакана. Правда, по дороге проливаю часть воды, но немного все-таки попадает в рот. Неудачно ставлю стакан — он падает на пол. Хлеб… Нет, сил нет. Вдруг в погребе становится светло, я жмурюсь.
— О! — говорит кто-то. — Проснулся!
Я поворачиваю голову. На ступеньках, ведущих к крышке люка, стоит мальчик. На вид ему лет четырнадцать, может, пятнадцать. На нем мешковатые штаны, заправленные в военные сапоги, и черный пиджак, который велик ему, — когда-то, наверно, это был очень элегантный пиджак, но теперь он потерся и выцвел. Мальчик поворачивается и закрывает за собой крышку, все погружается в полумрак.
— Я принес тебе немного овощей, — говорит он, подходя ко мне. — Морковки, петрушку и два огурца.
Кладет их рядом с хлебом, садится на край ящика.
— Ты кто? — спрашиваю я.
— А, точно, я же не представился. Эмек, к вашим услугам. — Он улыбается, в темноте блестят его зубы.
— Эмек?
— Эмануэль. Но не вздумай так меня называть, а то получишь — не посмотрю, больной ты или здоровый. А тебя зовут Рафал, да?
— Да, Рафал. Рафал Мортысь.
— Мортысь? — Мальчик снова смеется. — Ну пусть будет так. Но я тоже из Квартала, так что мне можешь сказок не рассказывать.
— Из Квартала? — Я пытаюсь приподняться. — А ты там недавно был? Может, ты знаешь, как там мой Дедушка? Его фамилия Гживинский, он живет…
— Лежи, — обрывает меня Эмек. — Ничего я не знаю. Я убежал из Квартала в начале марта и с тех пор живу в зоопарке.
— Ох! — Я падаю на солому. — С марта…
— Вот именно, — кивает мальчик. — Постарайся поесть, тебе надо набираться сил.
— Ты так давно здесь живешь…
— Три месяца, — подтверждает он. — Отличное место. Много еды, и не надо особой эквилибристики, чтобы ее раздобыть. Швабов почти нет, они здесь редко появляются, а если и появляются, то далеко не заходят. Потому что — ну зачем им? Разве что кто-нибудь девушку приведет, тогда конечно. Но такие никого, кроме девушки, и не замечают.
— И ты все это время не выходил из зоопарка?
— Выходил, — кивает Эмек. — Сколько можно есть одну морковку? У меня товарищи продают папиросы на площади Трех Крестов. Мы пару раз виделись, один раз я даже вместе с ними немного поторговал. На этом можно неплохо заработать, только надо иметь стальные нервы. Целый день крутишься у всех на виду, ужасно рискованно.
— Они тоже из Квартала?
— А то!
— А Лидка?
— Что Лидка?
— Она долго уже тут?
— Больше месяца.
— Одна? А ее родители? Няня? Брат?
— Ужасно много вопросов, — вздыхает Эмек. — Я думаю, она сама тебе расскажет, только ты слишком уж не выпытывай. Из того, что я знаю, — они пытались спрятаться на «арийской стороне», и что-то пошло не так. Каждому пришлось выкручиваться самостоятельно. Мать с братом у одних, отец у других где-то на Воле. Лидку в зоопарк привела полька, которая им помогала.
— И?..
— И ничего.
— Вы хотите здесь остаться навсегда?
— Да нет, ты что. Сейчас хорошо, потому что весна. Потом будет лето. Жить можно. Осенью продержимся до первых заморозков, но потом, ясное дело, уже никак.
— И что вы будете делать?
— Кое-что, — загадочно отвечает Эмек. — А ты не будь таким любопытным. Съешь хлеб и морковку, а потом поспи еще немного. Под вечер, когда огородницы пойдут домой, я тебя выведу ненадолго, воздухом подышать. Все, до скорого!
Он взбирается по ступенькам и исчезает. Крышка падает с глухим стуком.
Значит, все это приключение с машиной мне просто приснилось… Крокодил, Аська со странными проводами в ушах. И хот-доги, и цветные автомобили. И мальчики, пинающие хлеб, как футбольный мяч. Ну конечно, приснилось, и дураку ясно. Не может же такого быть, чтобы люди пинали хлеб ногами…
Я съедаю все, что принес Эмек, — до последней крошки. В углу за постелью обнаруживаю старую банку из-под молока; теперь она наполнена чистой водой. Делаю несколько пробных шагов. Ноги подгибаются и дрожат, как холодец, по лбу ползут капельки пота, но я сжимаю зубы и пытаюсь любой ценой расходиться. Наконец, запыхавшийся и мокрый как мышь, я возвращаюсь на свой ящик. Ладони у меня узкие и белые. За эту неделю я еще сильнее похудел. Надо как можно скорее набраться сил, ведь Стелла может в любую минуту вернуться. А когда она вернется, я уже должен быть в состоянии идти.
Вечером, точнее, под вечер, Эмек выводит меня в вольер для зебр. Солнце висит низко и уже начинает краснеть. Интересно, который час? А, не важно. Я сажусь, прислоняюсь спиной к разрушенной стенке, подставляю лицо теплым лучам. Воздух пахнет травой и цветами. Только теперь я понимаю, какая ужасная духота была в погребе.
— О! Ты вышел! — тихо восклицает Лидка. — Вот хорошо!
Я приоткрываю глаза и улыбаюсь ей.
На Лидке темно-синее платье с кружевами, дырявые белые чулки и черные лакированные полуботинки на ремешках. Волосы она заплела в две короткие косички и перевязала обрывками лент. Она осторожно садится на землю рядом со мной, но перед этим очень тщательно подметает ее веткой. Мне немножко смешно, но я из уважения сдерживаюсь. Мы прячемся в зоопарке, а она боится запачкать платье!
— У тебя волосы оранжевые, — говорит она.
— Я знаю.
— А почему?
— Их хотели осветлить, чтобы я был не так сильно «похож». Но ничего не вышло.
— Ну ты и правда теперь не такой.
— Не какой?
— Непохожий. Ни на кого. Я никогда в жизни не видела человека с оранжевыми волосами — ни еврея, ни поляка, ни даже немца.
— Это верно, — киваю я и смеюсь, но тут же начинаю задыхаться, и смех превращается в кашель.
— Ничего, вот поправишься — увидишь. — Лидка похлопывает меня по плечу. — Ой, ты же еще должен кое с кем познакомиться!
— С кем? — хриплю я, наконец справившись с кашлем.
Лидка загадочно улыбается, а потом вытягивает губы трубочкой и коротко свищет. Поначалу ничего не происходит, но вдруг я вижу, что через кусты за деревянной оградой пробирается какой-то серый зверек.
— Это Микся, — гордо говорит Лидка и протягивает к существу руки.
Я с удивлением разглядываю его. Значит, зоопарк все-таки не пустой, по крайней мере, не совсем. Морлокам не удалось украсть всех животных!
— Кто он такой? — шепотом спрашиваю я.
— Енот, — объясняет Лидка. — Енот-полоскун. Родом из Америки. Правда, он милый?