Я никогда не видел таких зверей. У него забавная короткая мордочка, вокруг глаз черные пятна, похожие на маску или очки. Он пушистый и кругленький, а лапки кажутся неестественно тонкими и миниатюрными по сравнению с туловищем. Енот замирает у забора, поднимает переднюю лапку и нерешительно поглядывает то на Лидку, то на меня.
— Он, наверно, немножко боится тебя, — говорит девочка. — Но именно благодаря ему мы тебя здесь нашли. Микся привел меня к погребу. Это было невероятно. Он как будто знал, что тебе нужна помощь. Если бы не он, мы бы в жизни сюда не полезли, потому что Эмек думал, что это дух стонет, я тебе говорила. Знаешь, я сама сначала пряталась в погребе. Мне там не очень нравилось. И вообще Эмек говорит, что о бункере знает слишком много людей. Ну, как бы то ни было, скажи спасибо Миксе.
Я с уважением гляжу на пушистого зверька, который впивается в меня глазами, черными как угольки.
— Спасибо, Микся! — торжественно говорю я, хотя мне немножко смешно.
В ответ енот фыркает, но я мог бы поклясться, что он понимает меня, — кажется, будто он кивнул. Потом Микся принимается копаться в траве в поисках лакомств и теряет к нам интерес.
— А тебя он не боится? — спрашиваю я.
— Уже почти что нет. Но он осторожный и редко разрешает себя трогать.
— Стелла сказала, что в зоопарке больше нет зверей, — говорю я, разглядывая енота, который принюхивается к нам издали.
— Несколько осталось.
— Несколько?
— Да. Я видела такого странного коричневого пса, немного похожего на лису. Эмек нашел в траве табличку, на которой он был нарисован. Называется шакал. И еще я видела выдру, — перечисляет Лидка. — И змею. Страшную.
— Но они не сидят в клетках?
— Ой, нет. Они сбежали. Наверно, еще во время бомбежек в начале войны. А, еще, конечно, есть несколько котов, но коты же везде есть.
Солнце садится. Воздух теплый и пахнет травой. И так тихо. Я даже не думал, что бывает так тихо. Ясное дело, в Квартале ночью по улицам почти никто не ходил. Не ездили авто, люди должны были сидеть дома после семи часов вечера. Но в такой ранний час никому еще не хотелось спать, поэтому обычно жильцы запирали ворота и собирались во дворе. Иногда кто-то пел, иногда играл, если был под рукой инструмент. Бывало, что такие посиделки затягивались до поздней ночи. Разговаривали как можно тише, но все равно было слышно.
А здесь так пусто. И столько растений вокруг, что даже голова кружится. У деревьев мощные стволы, намного толще, чем фонарные столбы. Деревья шумят, шелестят. Стрекочут кузнечики, поет птица. На самом деле здесь вовсе не тихо. Просто людей не слышно — будто их уже нет. У меня по коже бегут мурашки. Я обхватываю колени и изо всех сил сцепляю руки.
— Я, наверно, уже пойду.
— В погреб? — спрашивает Лидка. — Со мной тоже так было. Поначалу.
— Как «так»?
— Ну странно было без улиц, домов и людей. Я боялась выходить из убежища. Но теперь мне здесь нравится.
— И не скучаешь?
— Ну конечно, скучаю! Какой ты глупый. Но за мной уже скоро приедут, и мы снова будем жить все вместе. Я точно знаю.
— Тебе кто-то сказал?
— Нет. Просто я чувствую.
— Стелла обещала, что вернется за мной через два дня, — говорю я, и внезапно мне ужасно хочется плакать.
— Наверно, ее что-то задержало, — Лидка неожиданно обнимает меня за плечи, — но она обязательно вернется, раз пообещала.
Я сижу неподвижно, внутри становится как-то мягко и горячо. Теперь уж точно разревусь!
— Не надо. — Я резко отодвигаюсь от нее.
— Что не надо? Обнимать тебя? Почему?
— Не надо, и все!
Я вскакиваю на ноги и убегаю в безопасный темный погреб.
— Ты уже совсем здоров, — заявляет Эмек, зайдя проведать меня на следующий день.
Нам надо придумать специальный сигнал, чтобы я знал, что это Эмек идет, — потому что, когда он неожиданно забарабанил по крышке люка, я так перепугался, что аж красные пятна перед глазами заплясали. Я в тот момент как раз перетряхивал сено, на котором сплю, а то посреди постели уже образовалась ямка — из-под сена вылезли голые доски.
— Ага, здоров, — киваю я, хотя все еще чувствую слабость. Надо поскорее прийти в себя. А вдруг Стелла вернется сегодня или завтра? Мне же нужны силы, чтобы идти с ней. Я все утро ходил по погребу туда-сюда.
Эмек вынимает из-за пазухи три морковки, зеленоватый помидор и кусочек хлеба, кладет на ящик. Помидор еще слегка незрелый, но я не выдерживаю — хватаю его и быстро съедаю.
— Это хорошо, — говорит Эмек. — Я тебе покажу дорогу на огороды, чтобы ты сам себе доставал еду.
— А хлеб? — спрашиваю я, глотая кусочки помидора.
— С хлебом будет труднее, — отвечает Эмек. — Он на кустах не растет, чтоб ты знал.
— Да знаю я! Откуда он у тебя?
— А ты как думаешь? Из магазина, — пожимает плечами Эмек.
— Ты был в городе?
— Я часто туда хожу. А что, нельзя?
Я рассматриваю его. У Эмека голубые глаза и темно-русые волосы. Небольшой, чуть курносый нос и веснушки. Он не «похож». Наверно, на улице его никто не останавливает.
— Так ты выходишь за хлебом?
— И за хлебом тоже. И за другими вещами. Иногда за деньгами.
— А… а в Квартал ты тоже ходишь?
Эмек бросает на меня быстрый взгляд и отворачивается.
— Нет.
— Но ты жил в Квартале?
— Какое-то время жил. Слишком ты много вопросов задаешь.
— А с какой ты улицы?
Он вздыхает, а потом плутовато усмехается:
— С самой широкой.
— С Лешна?
— Нет, — смеется он. — Я с Вислы.
— С Вислы? — удивляюсь я. — Не знаю такой улицы.
— А это не улица, а путь. Водный. Я с Вислы. Папа был шкипером, у нас берлина была… А дедушка — старшим сплавщиком! У нас в семье все сплавщики, еще деды-прадеды, — с гордостью говорит Эмек. — Двоюродный брат отца служил старшим помощником капитана на «Балтике», всеми там командовал.
Я таращусь на него и не понимаю ни слова. Балтика — это же Балтийское море. Как такое может быть, чтобы один человек командовал целым морем?
— Что такое «сплавщик»? — робко спрашиваю я.
Эмек смотрит на меня с удивлением и негодованием:
— Не что, а кто! Как ты можешь не знать, кто такие сплавщики? Ну вот баржи, баркасы — знаешь?
— Нет, — качаю головой я.
— Ты неисправимая сухопутная крыса, — презрительно заявляет он.
— Неправда! — протестую я. — Никакая я не крыса!
Эмек хохочет и мотает головой.
— Сухопутная крыса — это такой человек, который не имеет ничего общего с водой, — объясняет он. — Как ты мог не слышать о сплавщиках? Ведь ты же видел баржи на Висле?
— Нет, — пожимаю я плечами. — Я вообще впервые Вислу увидел только тогда, когда Стелла выводила меня из Квартала. То есть, наверно, я и раньше ее видел, когда был совсем маленький, но уже ничего не помню.
Эмек снова серьезнеет, задумывается на мгновение, а потом треплет меня по плечу.
— Ешь давай, — говорит он, указывая на хлеб и морковку, а потом садится на край ящика и почесывает затылок. — Как бы тебе рассказать? Я даже не представляю, с чего начать. Ладно. Висла — это река.
— Да знаю я!
— Она течет от гор до самого моря.
— Я не дурак! — начинаю злиться я. — Это знает каждый ребенок! Даже самый маленький.
— Успокойся. Так вот, Висла — очень удобный водный путь, по которому можно перевозить разные товары. Именно этим и занимаются сплавщики. Когда-то они плавали в основном на плотах и сплавляли лес до самого Гданьска, иногда зерно, а иногда и камни на постройку костелов или дворцов. От Кракова до Гданьска. Потом появились баржи и всякие лодки, баркасы, буксиры и колесные суда, то есть пароходы. Мой дед — тот, что был старшим сплавщиком, — еще помнит те первые баржи, овальные. Потом стали делать прямоугольные, и так оно и осталось до сих пор. На баржах перевозили, например, уголь.