Обежав спортзал, устремляюсь вниз по лестнице, и тут навстречу поднимаются первоклассники, все в одинаковых жёлтеньких футболках, детей ведут на физкультуру. Чёрт, я ведь не ублюдок, сшибать эту мелочь не могу, поэтому резко по тормозам (по-моему, они аж завизжали)! Май втыкается в меня и не упускает свой шанс, захватывает вокруг своими клешнями, вжимает в стенку, благородно пережидает первошей, выворачивающих на нас головы, и только потом толкает меня за собой, яростно шипя мне в висок:
— Настал твой конец, мышонок Али!
Весело и пронзительно орёт звонок, достаточно быстро закрываются двери кабинетов, начинается первый урок, но не для нас. Ублюдок тащит меня в туалет, вталкивает, хлопает дверью. Я поворачиваюсь ему навстречу и даже пытаюсь оправдываться:
— Май, не знаю, как так получилось… Я не хотел! Извини, я мышонок… — этот и другой трусливо-извинительный бред вырывается из меня.
Но тому мало «мышонка», у ублюдка в глазах-щелях азарт и злоба одновременно. Он кулаком бьёт меня под дых, я отлетаю, сгибаюсь, пытаюсь дышать, но не могу! Только вдох, выдоха нет. Режущая боль пронизывает все мои внутренности, да еще и мутит. Стою, ртом ловлю жизнь, как рыба, выброшенная на берег. Но не получается, всё плывёт, бо-о-ольно, тошно-о-отно! Чувствую, меня распрямляют и наклоняют на что-то мягкое, голову укладывают и успокоительно проводят по спине.
— Мышонок, нельзя же быть таким хилым! Пресса-то нет совсем. Тшшш… Дыши, выпрямляйся…
Тёплая рука на спине под пиджаком выдавливает из меня выдох, и еще один, и ещё… Мне становится лучше, боль в животе притупилась, я маленькими дозами дышу и прихожу в себя. Оказывается, я в повисшем состоянии украшаю тело Мая, прикорнув щекой на его плече. Тот крепко обнял меня, а я его. Но потом я понимаю, что рука ублюдка не просто под пиджаком, она под рубахой, она гладит меня в районе талии, поясницы и лопаток.
— Убери свои руки, ублюдок… — тихо и совсем негрозно говорю я, продолжая висеть на нём. Сил на борьбу нет.
— Я ещё не подобрел, и за «ублюдка» можешь схлопотать, — угрожает мне Май. — И, вообще, я весь в пятнах, как гепард! Ты не боишься меня, что ли?
— Боюсь, — сознаюсь я.
— Что-то не видно этого! Короче, ты тоже сейчас в пятнах будешь. Только цвета другого!
— Меня нельзя по лицу бить, я через неделю на отчётном выступать должен, — скулю я, вспоминая слова специалиста.
— Я приду на тебя посмотреть!
На этом моменте Май прислоняет меня спиной к стене, вбирает правой рукой волосы на затылке и приближается ртом к шее. Он вампир? Нет, он ублюдок! Втягивает, кусает мою кожицу на шее, в простонародье это засосом называется! Блин, останутся синяки! Гад! И не вырваться, впечатан им в стенку, руками упёрся в его плечи, да разве я смогу пересилить? Да и страшно, расцарапаю его, так он вообще меня убьет! Ублюдок ставит один засос, второй, третий, четвёртый, каждый раз присасывается надолго, урчит от удовольствия, извращенец! А я могу только лепетать:
— Что ты делаешь? Я больше не буду! Прекрати, пожалуйста! Я лучше постираю тебе штаны, я умею! Не надо! Я обещаю, что приду на репетицию! Сыграю хоть «Мурку»! Май, ну не надо! Прости меня, мне нельзя, у меня концерт! Ты - чёртов ублюдок, как я тебя ненавижу! — за последнее получаю ещё одну отметину.
Он отрывается от меня, облизывает губы, сглатывает, с удовлетворением рассматривает мою измученную шею, потом внимательно исследует лицо:
— Не могу удержаться! — с восторгом сообщает мне. — Может, и заживет до концерта. А если нет, замажешь!
И ставит засос по центру лба:
— А во лбу звезда горит! — цитирует Пушкина ублюдок и тут же ставит засос в щеку, рядом с губой. И мне становится всё равно: и его волнительная близость, его жар, его левая рука, которая, видимо, бессознательно шарит по моему боку, спине и заднице, его жестокие губы и те знаки, какими он меня пометил. Я сосредотачиваюсь на одном: не зареветь. Стискиваю зубы и сжимаю веки. Не буду реветь! Не дождётся! Ублюдок напоследок опять выдыхает в меня:
— Не могу сдержаться! Хочу!
И заглатывает губы, мучает, жует. Агрессивно, жадно, по-хозяйски. Там тоже будут синяки? Я не впускаю его язык, стараюсь вывернуть голову, мычу ему в губы:
— Ублюдок, ненавижу, не приду, отомщу… — но я думаю, что вместо этих слов он слышит лишь возмущенное «ммеммаммимму». И он даже что-то отвечает мне, гудит в меня : «Ммммом. Мммому мымонном». Сомневаюсь, что это «извини».
Когда у него закончился воздух, оторвался от меня и с восторгом и упоением оглядел мое лицо!
— Класс! Вот теперь я отомщен! И ещё… Стой, не рыпайся!
Он лезет куда-то во внутренний карман, под толстовку, достает оттуда маленькую шариковую ручку. Рукавом стирает свои слюни с моего лба, левой рукой прижимает меня за шею. И ручкой что-то старательно пишет на лбу. Потом освобождает от себя и подталкивает к зеркалу. «Здесь был я!» - с ужасом читаю я буковки на красном лбу, вижу пунцовые пятна засосов, всклокоченные волосы, опухшие губы, дрожание влаги в моих глазах. Ублюдок становится за мной и придерживает меня за плечи, с гордостью взирает на результаты своего «творчества» в зеркало.
— Хорош! Не понимаю, как я раньше тебя не замечал? — искренне и почти влюбленно заявляет Май.
— Не понимаю, как я умудрился перейти дорогу такому ублюдку, как ты? — отвечаю я почти без слезы в голосе, получаю нежный подзатыльник, видимо, мучитель насытился издевательствами.
— Ну, а теперь на уроки! Учиться, учиться и ещё раз учиться! Жаль, что мы в разных классах! Пойдём, ещё двадцать минут до конца урока.
Я вырываюсь из его рук и молча иду вон. Во-первых, нужно шмотки свои собрать по школе. Во-вторых, ни на какие уроки я идти не собираюсь, позорище! Пойду домой. Тетя Анечка что-нибудь придумает, как-нибудь залечит! Есть и в-третьих, не могу больше видеть того придурка, а то, что он ещё не отцепился от меня на сегодня - это факт.
Иду по школе, мысли вразбег, и ярость, и обида, и стыд, и возбуждение какое-то во мне. Всё перемешалось, как бы ещё никого не встретить из тех, кто может спросить, что это со мной? Ублюдок весело идет за мной, в собирании вещей не участвует. Когда же я благополучно дошёл до входной-выходной двери с курткой в охапку, он подскочил ко мне и схватил за руку:
— Куда?
— Домой! Меня только что перевели на домашнее обучение, чтобы не встречался с некоторыми … хорошими людьми.
— Ты идёшь в класс! Более того, если я увижу, что ты стёр надпись, изувечу твои пальчики! Понял? — и не дожидаясь ответа, ибо у меня отнялся голосовой аппарат от предвкушения позора, Май потащил меня мимо гардероба, где закинул мою куртку в угол, и дальше в кабинет математики. Он даже расписание моё посмотрел! Ублюдок постучал, открыл дверь, втолкнул меня в кабинет и выкрикнул:
— Не ругайте парня, он у директора был!
Нина Андреевна сначала начала причитать:
— Что это за наглость! Я тебя, Ли, намечала сегодня спросить, а ты где-то шляешься, о чём ты думаешь? О ЕГЭ надо думать…
Но потом учительница уловила, что, во-первых, класс шокировано молчит, во-вторых, я трусь у двери, низко опустив голову. Нина Андреевна подошла ко мне, подняла мою голову, прищурившись сквозь очки, прочитала лобовое извещение и вдруг меня обняла. Мне захотелось плакать еще сильнее.
— Ступай в лаборантскую, там есть жидкое мыло, сотри…
— Мне нельзя, — шепчу я.
— Льзя! — решительно заявляет Нина Андреевна.
— Он мне пальцы сломает!
— А ты ему жизнь! Следующий урок сидишь на алгебре, на перемене в лаборантской, а потом иди домой - под мою ответственность. Подонков слушаться нельзя!
Я даже улыбнулся от такого её настроя и пошёл в лаборантскую. На третьем уроке, когда наши пошли на русский, а к Нине Андреевне пожаловал седьмой класс, я выскользнул из школы и на такси поехал домой.