Агапка собрала всю свою волю, улыбнулась и пошла, как беззаботно, по тропинке, хотя тот взгляд жег яростью затылок.
***
– Ах ты, сучий сын! Опять, опять яйца тухлые!
Кузьма страшен, когда серчает. А сердится он часто, но не столько на учеников, что середину стены выкладывают, сколько на помощников: то раствор жидким сделают, то тухлых яиц в него набьют – хоть нос затыкай, делая кладку.
Кузьма – мужик в плечах широченный, росту в нем на три аршина – за грудки схватил еврея, который яйца привез на подводе, поднял перед собой. У того глаза вылупились, налились кровью.
– Пусти.
Черный монах, который целый день стоит в углу, приказал негромко, а у Кузьмы сразу ослабли руки.
Жид выскользнул и быстро оказался на другой стороне телеги:
– Где тухлые? Где тухлые? Бабы твоим помощником на обед тухлые несут, а мои свежие берут!
– Убью нехристя, – тихо пригрозил Кузьма и добавил строго, громко: – Сам прослежу! Хотя одно с вонью будет – салом морду намажу!
Захохотали рабочие и помощники. Разгрузили лозовые корзины с яйцами, еврей повернулся к монаху – получить деньги. Тот бросил к его ногам кошель, сам не шелохнулся, даже движения руки из складок одежды никто не заметил.
Кузьма злой на работу, но за это на него не обижаются: отдохнуть не даст, но и заработок будет хороший. Вон как кладка быстро растет – уже наполовину Саввиного роста поднялась. Савва стоит рядом с Кузьмой, но не помощником – сам стену кладёт, пусть и изнутри пока что. На внешней стороне стены Кузьма и его помощник Тимофей работают.
Тимофей из пришлых. Пару лет назад остановился здесь, при замке князя, мастерил, а вот распорядился светлейший ставить монастырь с костелом – проявил себя способным каменщиком. Но угрюмый очень. Жены у него нет, полдник с собой берет сам, ест один в стороне. А чего сторониться, когда полдник – веселое дело! Как в замке колокол отобьет, бабы приходят с корзинками. Соберутся все вокруг, едят вместе, как с одного стола.
Агапка прибежала вся запыхавшаяся, даже платок немножко сбился на сторону.
– Ну, и чего же спешила так? – участливо спросил Савва, радуясь молодой жене.
Да и как не радоваться: среди иных женщин она одна сияет глазами, никогда не хмурится. Походка быстрая, ровная. Платье на ней из отбеленного полотна без единого пятнышка, будто только что постиранное надела.
– Ягодок по лесу искала. Вроде и пара, а все еще зеленые, – ответила Агапка, ласково заглянула в глаза, а потом немного смущенно раскрыла ладонь – там светилось несколько зрелых земляничек.
Сава захватил губами холодноватые (вот удивительно!) ягоды с жениной ладошки, растиснул языком, чтобы вкус по всему рту разлился. И вдруг почувствовал, как вздрогнула ладошка, как сама Агапка напряглась.
– Ты чего? – ошеломлено спросил Савва. – Я же не кусаюсь, – попытался пошутить.
Агапка стояла, замерев, глядя в одну точку – на монаха. И тот, словно окаменев, смотрел на нее, а потом повернулся и пошел широкой походкой в сторону костела – там стены под крышу подвели.
– Ты чего, Агапка, – повторил встревожено Савва, видя чужой, такой странный жены взгляд.
– А... нет, ничего, – словно опомнилась она. – Так, показалось, – ответила с выстраданной улыбкой.
А у самой боль в голове звенела, терзала виски. «Узнал, узнал...» – билась мысль, а Даренин крест на груди вдруг стал теплым, потом – горячим, и по всему телу тепло от него потекло, возвращая ему покой и силу.
***
– Трещина!
Кузьма вздрогнул, бросился на крик, оттолкнул помощника. И застыл перед кладкой с кирпичом в одной руке, сжимая ее так сильно, словно хотел выжать воду. Потом швырнул бешено кирпич под ноги.
Все собрались вокруг, смотрели на трещину, которая бежала от самого низа и так широко вверху расходилась, что через нее виднелся сад.
– Разбирать надо.
– Эх–х–х ... – в отчаянии выдохнул Кузьма. – Да как же это? Я же сам тут клал!
– Чертов камень дышит, – выдохнул кто-то из круга. – Службу нужно.
– Свои кривые руки нечего на черта переводить, – властно прозвучал голос.
Перед монахом расступились.
– Мы ведь среди святого места стоим, а ты черта вспоминаешь! – зашипел на него Кузьма.
Монах ничего не ответил. Подошел, тронул стену, и та вдруг шатнулась – все видели!
Все отпрянули.
– Разбирай, – приказал монах.
Угрюмо разбирали кладку. Тимофей подошел к Кузьме и стал говорить, глядя в землю:
– Не даст Чертов камень стене стоять. Живой он...
– Сам знаю, – буркнул Кузьма. – Говорил, еще как осколком наших побило: мало будет одной службы.
– Службой тут не помочь.
– Так что?