– Поставь бутылку на место, – сказал Риго.
Жан Батист повиновался и приготовился подать ему зажженную спичку, так как Риго свертывал папироски из маленьких бумажек, принесенных вместе с табаком.
– Вот, возьми одну.
– Тысячу благодарностей, господин! – ответил Жан Батист на родном языке, со свойственной его соотечественникам ласковой живостью.
Г-н Риго встал, закурил папироску, спрятал оставшийся табак и бумагу в боковой карман и растянулся во весь рост на скамье. Кавалетто уселся на полу, обхватив ноги обеими руками и покуривая папироску. По-видимому, глаза г-на Риго с каким-то беспокойством устремлялись к тому месту пола, где остановился большой палец Жана Батиста, когда тот рисовал план. Они так упорно направлялись к этой точке, что итальянец не раз с удивлением поглядывал на своего товарища и на пол.
– Подлая дыра! – проговорил г-н Риго после продолжительного молчания. – Посмотри, какой свет. Дневной свет! Да это свет прошлой недели, прошлого месяца, прошлого года! Такой слабый и тусклый!
Этот свет проходил сквозь четырехугольное отверстие в стене на лестнице, через которое нельзя было разглядеть и клочка неба.
– Кавалетто, – сказал г-н Риго, внезапно отрывая глаза от этого отверстия, на которое оба невольно устремили взгляд, – ты знаешь, что я джентльмен?
– Конечно, конечно!
– Давно ли мы здесь?
– Я – одиннадцать недель завтра в полночь. Вы – девять недель и три дня сегодня в пять часов.
– Делал ли я хоть что-нибудь за все это время? Брался ли я за щетку, расстилал ли тюфяк или свертывал его, убирал ли шашки и домино, словом – взялся ли хоть раз за какую-нибудь работу?
– Никогда!
– Пришло тебе хоть раз в голову, что я мог бы взяться за работу?
Жан Батист сделал несколько резких движений указательным пальцем правой руки, – это самый сильный жест отрицания у итальянцев.
– Нет! Ты с первого взгляда понял, что я джентльмен.
– Altro! [2] – ответил Жан Батист, зажмурившись и изо всех сил тряхнув головой. Это слово, которое на генуэзском жаргоне может выражать согласие и несогласие, утверждение и отрицание, насмешку, комплимент, шутку и десятки других эмоций, в данном случае равнялось нашим «вы совершенно правы».
– Ха-ха! Ты прав! Я джентльмен. Я проживу джентльменом и умру джентльменом. Моя цель – быть джентльменом. Это моя игра, и я, черт возьми, сыграю ее во что бы то ни стало!
Он привстал и сел, восклицая с торжествующим видом:
– Вот и я! Взгляните на меня! Заброшен судьбой в общество простого бродяги, ничтожного контрабандиста, беспаспортного, которого полиция забирает в кутузку за то, что он вздумал уступить свою лодку (как средство пробраться за границу) другим таким же беспаспортным бродягам, и он инстинктивно признает меня джентльменом – даже в этом месте, при этом освещении. Превосходно!
Снова усы поднялись, а нос опустился.
– Который час? – спросил он, причем лицо его покрылось страшной бледностью, не гармонировавшей с его весельем.
– Половина первого.
– Ладно. Скоро президент увидит пред собой джентльмена. Что ж, сказать тебе или нет, в чем меня обвиняют? Если не скажу теперь, то никогда не скажу, потому что сюда не возвращусь: или меня освободят, или пошлют бриться. Ты знаешь, где у них спрятана бритва?
Синьор Кавалетто вынул папиросу изо рта и обнаружил гораздо больше смущения, чем можно было ожидать.
– Я, – г-н Риго встал и выпрямился при этих словах, – я джентльмен-космополит. У меня нет родины. Мой отец – швейцарец кантона Ваадт. Моя мать – француженка по крови, англичанка по рождению. Я сам родился в Бельгии. Я гражданин мира!
Его театральный вид, манера, с которой он стоял, упираясь рукой в бедро, драпируясь в складки своего плаща и обращаясь к стене, не глядя на своего товарища, показывали, что он говорит скорее для президента, перед которым ему предстояло явиться, чем для просвещения такой ничтожной особы, как Жан Батист Кавалетто.
– Мне тридцать пять лет. Я видел свет. Я жил здесь, я жил там, и везде я жил джентльменом. Все и всюду относились ко мне как к джентльмену. Быть может, вы упрекнете меня за то, что я жил своею хитростью, своим умом, но как же вы-то живете: вы, юристы, вы, политики, вы, дельцы, вы, представители биржи?
Он говорил, то и дело вытягивая свою маленькую пухлую руку, точно это был свидетель его порядочности, уже не раз оказывавший ему услуги.
– Два года назад я приехал в Марсель. Я признаю, что был беден и болен. Когда вы, юристы, вы, политики, вы, дельцы, вы, представители биржи, заболеваете, вы тоже становитесь бедняками, если не успели сколотить капиталец на черный день. Я поселился в «Золотом кресте»; меня приютил господин Анри Баронно, хозяин гостиницы, старец лет шестидесяти пяти и весьма слабого здоровья. Я жил в его доме уже четвертый месяц, когда господин Баронно имел несчастье умереть, – несчастье, впрочем, довольно обыкновенное. Я тут ни при чем, подобного рода происшествия случаются весьма часто и без моей помощи.