Вскоре лох стал тем, кого просто невозможно не обмануть, не кинуть. Теперь лохами крестят направо и налево, не думая, что именно тот областной лох выиграл. Фермер, нэпман, лавочник остался, несмотря на все невзгоды. А центровые вымерли, как мамонты.
В этой связи новое звучание обретает прибаутка жуликов: «Лох не мамонт — не вымрет».
ЦЕХОВИКИ
Самые большие деньги в Ленинграде зарабатывали не центровые, а так называемые цеховики.
В СССР существовала местная легкая промышленность, в нее входили артели и райпромкомбинаты, которые подчинялись не министерствам, а районным властям. К примеру, Тосненский райпромкомбинат выпускал резиновые сапоги. На этих самых комбинатах за счет того, что была возможность договариваться с местными властями (все живут в одном городе и друг друга знают), кроме плана выпускали еще и левые партии, которые никак не были учтены в документах.
Единственный способ обналичить деньги в СССР — это продажа не-оприходованного товара в розницу. Поэтому эти сапоги или чулки привозили в магазин после того, как была распродана официальная партия. Шансов попасться на такой операции было не очень много — опасность существовала только непосредственно в тот момент, когда товар завозился в магазин. Называлось мероприятие «час страха». После этого проверки были уже не страшны. Называлось это торговлей «под место».
Деятельность цеховиков, в отличие от официальной промышленности, вынужденно выстраивалась по рыночному принципу: так как хранить товар было опасно, производить можно было только то, что пользовалось высоким спросом и могло быстро продаваться, то есть дефицит. Таким образом, цеховая продукция отчасти восполняла пробелы плановой экономики.
Существовали и мелкие цеховики — те, кто, приобретая часть необходимых комплектующих на тех же заводах, где они были украдены или произведены сверх плана, изготовляли свою продукцию на дому. Часть одежды шили из того, что поступало в порт контрабандными схемами из Польши, Венгрии, Румынии. Такие подпольные производства размещались, как правило, на частных квартирах. Именно эта незначительная доля оборота цеховых товаров и приобреталась фарцовщиками с Невского. Большая же часть продавалась в обычных советских магазинах или отправлялась в Среднюю Азию.
Я имел отношение к организованной преступности.
Проходил по одному делу с Малышевым, сегодня предприниматель.
В конце 80-х я был в гуще организованной преступности. Родился я в Ленинграде. С детства занимался борьбой, учился в университете на матмехе. К началу 70-х у меня была перспектива получать 85 рублей в месяц, и мне это не понравилось. В 1972 году я создал первый в Ленинграде, а может быть в СССР, легальный цех. На базе Всероссийского общества глухих мы производили трикотаж, а я официально занимался сбытом. В месяц зарабатывал около 12 тысяч рублей. Так уж получилось, что в «Гостином Дворе» наш трикотаж продавался, а в «Голубом зале» — зале для партийной элиты того же «Двора» этого трикотажа не было. Это нас и погубило. Посчитали нашу продукцию контрабандой. Я был арестован по обвинению в хищении госимущества в особо крупных размерах. Статья тогда каралась расстрелом. Я был против, и мне ничего не доказали.
В 1977 году в Смоленской тюрьме я познакомился с Кирпичом, который очередной раз отбывал за карман. Кстати, он уже был известен и проходил по делу вместе с вором в законе Японцем, которого после все почему-то окрестили в Япончика.
Кирпич уже тогда внимательно слушал мои разговоры о бизнесе.
ОТРАЖЕНИЕ
В СССР до хрущевской оттепели все мужчины делились на две категории: одни воевали, другие сидели. На погонах тех, кто командовал солдатами,— маршальские звезды. А на плечах авторитетов в лагерях — звезды воровские. Как геометрическая фигура они называются «роза ветров», и их часто можно встретить на старых географических картах.
Советский союз создал самодостаточную параллельную империю уголовного мира. Власть не справлялась с миллионами зэков и фактически назначила уголовников «старшинами» в лагерях. Хозяева лагерей вступали с ними в сговор, освобождая их от работ и давая всевозможные поблажки за то, что они заставляли мужиков и контриков давать план. Блатари всегда подчеркивали: «На воле закон ментовской, а в тюрьме — воровской». Так как каждый, кто жил в миру, так или иначе нарушал советский закон, в любую минуту мог оказаться за решеткой, то весь преступный мир подчинялся блатным авторитетам.