А бандиты уже с криками и визгом через реку несутся, шашки пламенем пылают, брызги воды, как кровь, из-под конских копыт летят.
Взглянул партизан на розовые от солнца горы, вдохнул свежий утренний воздух и крикнул:
– Горы родные, сохраните моего сынишку и сынов друзей моих! Пусть живут они и радуются новой жизни! Пусть трудом своим славят родную землю!
С визгом и руганью налетели на казака злодеи, взметнулись над его головой клинки. А он поднял руку и бросил себе под ноги гранату.
Вздрогнула земля от взрыва, клубы пыли скрыли партизана и его врагов. Сдвинулись вековые утесы, поползли в ущелье. И долго еще грохотали горы, точно переговариваясь между собой суровыми, гневными голосами.
А когда смолк грохот и рассеялась пыль, поперек ущелья, там, где раньше лежала дорога на Темнолесские хутора, стояла несокрушимая каменная стена. И был этот камень не похож на другие – теплый, розовый, с алыми жилками. Точно согретый человеческой кровью, как живой, переливался он на солнце.
Потоптались перед стеной бандиты, которые уцелели в бою, и, не найдя дороги, повернули обратно…
Прошло с тех пор немало лет. Истлели бандитские кости в горах и лесах кубанских. Счастливая жизнь, за которую сражались красные партизаны, навечно пришла в наш край.
Много людей приходило любоваться чудесным камнем, теплым и светлым, как здоровое человеческое тело.
Пришли раз сюда и уральские камнерезы – мастера, понимающие красоту и душу каждого камня. Долго любовались они каменной стеной, в глубине которой точно горело и переливалось пламя.
Двое мастеров остались на берегах Белой и стали учить кубанских хлопцев своему вековому искусству.
Немало сейчас у нас хороших кубанских мастеров-камнерезов. Делают они из теплого камня разные вещи дивной красоты. Под их руками родятся каменные чаши-цветы с тонкими прозрачными лепестками. Они высекают из камня горных орлов и узорные, точно кружевные, шкатулки.
Но каждый, кто входит в мастерскую, дольше всего стоит перед работой синеглазого камнереза. Почти десять лет жизни отдал этой работе кубанский мастер. Работа еще не окончена, но глаз не оторвешь от нее.
…Напрягая мускулистое тело, взметнув вверх руку с гранатой, подняв истомленное лицо, стоит партизан в разорванной черкеске и кубанке, перечерченной красной лентой. Живыми розовыми красками отливает его сильное тело, сурово сдвинув густые брови, прямо и гордо смотрят широко открытые глаза.
Хочет мастер поставить свое творение высоко над шумной Белой, там, где добывают люди теплый розовый камень.
И будет красный партизан, как живой, стоять в вышине, смотреть на наш привольный советский край, за который погиб он в неравной битве… И каждый, кто пройдет мимо, вспомнит бойца, пролившего кровь за наше счастье. И станет оживший в камне казак-партизан звать наших детей ничего и никогда не жалеть для своей Родины.
Сказ о комиссаре Беликове
Это сейчас наш хутор стал большим, как станица. А лет сорок назад было в нем всего десятка три турлучных хат да в самом центре большой, крытый оцинкованным железом, дом Игната Рябошапки. А кругом хутора, там, где теперь рисовые чеки, поля да сады колхозные тянутся, шумели тогда дремучие камыши…
Даже когда Советская власть пришла на кубанскую землю, мало что переменилось в нашем хуторе. По-прежнему шумели вокруг камыши, тяжело вздыхала непроходимая болотная топь, тонким звоном звенели несметные стаи комаров. И как раньше, старый волк Игнат Рябошапка был полным хозяином на хуторе…
Правда, перерядился хищник в овечью шкуру, поджал хвост, хитрить начал, но повадке своей волчьей не изменил.
Все свое хозяйство – два десятка коней, пятнадцать коров, сады, сотни десятин земли для видимости разделил Рябошапка между шестью своими сынами да десятком верных людишек. Но на деле не то что эти людишки, а и сыны старика не смели без позволения отца капли молока выпить, яблок в саду нарвать. Ревком наш в ту пору тоже был одна видимость – всеми делами там заправлял верный прислужник Рябошапки, его бывший приказчик. Весь хутор был опутан хитрыми силками Рябошапки – одни у него уже добрый десяток лет в должниках ходили, другие – запуганы им были, третьи – на милость его надеялись. Попытались как-то двое братьев-фронтовиков обуздать старого волка, поспорили с ним на сходе, в станичный ревком грозили жаловаться. Но сделать ничего не успели, потому что на следующий день нашли их в плавнях мертвыми, с отрезанными носами и ушами.
Приезжали к нам на хутор комиссары из станицы, гостили у нас кто день, кто два. И каждый раз наш хутор другим в пример ставили – и порядок у нас лучше, и земля разделена по справедливости, и батраков вовсе нет… Действительно, глянет сторонний человек – не хутор у нас, а прямо росток коммунизма. Над ревкомом красный флаг полощется. Люди на полях, на огородах трудятся. Сход соберут, начнут говорить о продразверстке, о том, что Красную Армию и рабочих кормить надо – сейчас же выходит вперед престарелый трудовой казак Игнат Рябошапка и сердечно, со слезой в голосе, начинает призывать хуторян «помочь родной Советской власти». На следующий день отправляли с хутора обоз с зерном… Но почти каждый раз не доходил он до станицы – перехватывали его в плавнях бандиты. И никто не знал, что большая часть этого зерна ночами возвращалась в тайные амбары Игната Рябошапки.
Продолжалось так до той поры, пока появился на нашем хуторе комиссар Беликов. Был он в стоптанных сапогах, пропотевшей гимнастерке и выцветшей фуражке с красной звездой. Но эта линялая гимнастерка так красиво облегала крутую грудь, так туго был подтянут пояс с медной морской пряжкой, так весело и задорно смотрели из-под белесых бровей светлые глаза комиссара, что казался он и нарядным, и красивым – прямо добрый молодец, о котором песни поют.
Спервоначала вел себя комиссар очень тихо и скромно – ни во что не вмешивался, никаких приказаний не отдавал. Ходил себе, с казаками разговаривал, с девчатами пересмеивался, с хлопцами самосад курил.
Старый Рябошапка несколько дней глаз не сводил с нового комиссара, каждым шагом его интересовался. А потом зазвал комиссара к себе обедать, угостил жирным борщом и варениками в сметане. Выставил он на стол и пару бутылок самогона, но комиссар поблагодарил, а пить не стал, сказал, что доктора ему пить запрещают. Хитрый Игнат комиссара сынком называл, по плечу его похлопывал, на царское угнетение жаловался. Комиссар внимательно слушал, поглаживал кудрявые усики, смотрел на хозяина улыбчивыми светлыми глазами и кивал головой…
А на следующий день, как раз к обеду, забрел комиссар в хату Тихона Кияшко, самого наибеднейшего казака. По кубанскому обычаю, позвали гостя к столу, откушать крапивного борща… Присел комиссар, поел борща, похвалил хозяйку. А потом принялся рассказывать, какой жирный борщ да какие вкусные вареники Игнат Рябошапка ест.
– Ему бы еще не есть, когда он со всего хутора шкуру дерет! – не выдержала хозяйка.
И замолкла, остановленная строгим взглядом Тихона.
Но комиссар словно только и ждал этого. Начал он рассказывать, что Советская власть хочет, чтобы каждый, кто трудится, жил бы сытно и счастливо, что нельзя допускать кулацкого засилья.
Потом зашел комиссар к многодетной вдове, которая жила по соседству с Рябошапкой, и попросил угостить его холодным молочком.
– И рада бы, родной, да дети мои и то молока не видят! – вздохнула вдова.
– А почему? – удивленно вскинул брови комиссар. – У тебя же, хозяйка, две коровы в стаде гуляют. Видел я их – добрая скотина, каждая не меньше полпуда молока в день дает. Куда же ты его деваешь?
Покраснела вдова, даже слезы на глазах выступили. Но промолчала.
А комиссар Беликов, как ни в чем не бывало, в сад отправился, где ребятишки вдовы яблоки-падалицу собирали.