— Никиток, Шайтан…
И вдруг! Да оба разом, игруны замешкались, замерли, насторожились…
Санька не поверила стати — приняла за совпадение. Повторно сокликнула встревоженных. Шайтан на ее призыв заметался по лужайке, Никиток постоял-постоял, ляпнулся животом на траву и заревел.
Тогда Санька, и сама, готовая удариться в слезы, кинулась на стену, заколотила в нее кулаками, закричала:
— Пусти! Пусти меня!
Белая преграда послушно загудела да и пошла собираться Гармошкою на одну сторону.
Крикуха же, пылая нетерпением, поспешила протиснуться в совсем еще малый проход, но… никакого Никитка, никакого Шайтана — по ту сторону не обнаружила. Там, на удобной, чистой постели, спала дьяволица. Она дышала глубоко и безмятежно. В такой покой впадают люди, которые верят в то, что долгий их сон не может быть никем потревожен. Даже рот у ведьмы, как у простого человека, малость был приоткрыт. И точно так же, как у деревенской щеголихи, любезные ей причиндалы[20], рядом с Явленой, на придвинутой до постели плоской подставке, покоилось колдовское ее ожерелье. Кроме него, налитая водой, тут же серебрилась чудной работы посудина. В ней плавали скорлупки приказного да слухового зрения…
Санька всегда была неоглядкою, а тут ее ровно подменили. Она даже сама не услыхала, с какой осторожностью двинулась до подставки…
Первым делом она нацепила на себя чертов ошейник, что бы и ей не грозила никакая беда, затем выбрала из воды глядельца, увязала их в край порванной юбки своей — про запас, после того отступила подальше от ведьминого сна, нацелилась на полоротую зерцалами и приказала:
— Просыпайся, паразитка!
И сразу же приказчица увидела то, чего больше всего хотела увидеть: веки сонные дрогнули и оголили желтые зрачки во всем остальном обычных глаз.
— Ну, чо вылеживаешься!? — совсем осмелела Санька. — Поднимайся давай! Накуражилась над добрыми людями — хватит! Мы тебя сейчас на расправу, в деревню поведем. Все расскажем! Наш народ не такой уж и дурак, чтоб не понять твоего злонамерения. Он с тобою чикаться не станет…
Пелену ведьминой сонливости одним хлопком ресниц так и смахнуло с желтых зрачков. В страхе Явлена уставилась на чумазую, голопятую грозницу да и взялась вдруг терять человеческую окраску. Потом нос ее полностью завалился под кожу плоского лица, ресницы да косы Андронины развеялись в дым, тонкой ниточкой растянулись губы, на боковинах набухшей шеи зашевелились жаберные решетки…
Только Санька уже видела такие страхи…
Тогда ведьма начала медленно подниматься с постели, растопыривая руки, начала пыхтеть — пугать. Но и эти фокусы ей не прошли. Санька не то чтобы рассмеялась, а так — фыркнула. Нашла, дескать, чем меня взять. Тогда лысая нечисть трубою распахнула рот — собралась, видно, сказать что-то. Только в этот миг грянул такой раскат грома, что, спасибо, ноги Санькины не подкосились! Гром тут же перешел в скрежет, треск, вой, свист…
Куда там вытерпеть!
Девчатка в ошейнике своем в три голоса заорала и о ведьме забыла — спасаться понеслась…
Было похоже, что по дьявольскому логову резануло такой молнией, которая расхватила его стены на несколько частей, и теперь болотная тяжесть доламывает остальное. Она сопит от натуги, стонет и охает, ползает во все щели, ломает преграды и вот-вот поймает Саньку за голые пятки.
Покуда голопятая на крыльях ужаса взлетела наверх, она не соображала, что же творится на самом деле, а когда увидела болото в прежнем покое, тут и вспомнила, как ведьма говорила Шайтану, что земные нервы не вынесли бы голоса ее однородцев.
Ах, вот она штука-то какая!
Это ж лысая нечисть из утробы своей поганой такую грозу выпустила. Решила ею сразить наповал Кого? Саньку?! Выдергу?! Хотя понятно: где ей было знать, что Санькины голопятые ноги уже не раз и не два выносили хозяйку из неминучей беды…
Тогда чо было горло драть?
Санька замолчала, обернулась на ведьму, которая сортом трубою взбегала на сходящиеся клинья настила, велела ей строго:
— Заткнись ты, полоротая!
Ведьма захлопнула свою трубу, да, знать, не по Санькиному велению. Ей, должно быть, самой надоела ее сатанинская песня. Понятным это стало девчатке потому, что Явлена не остановилась на ее приказ. Она прямиком, через сомкнутый настил, направилась до растерянной Саньки, полная намерения овладеть своим добром. На нее явно не действовали никакие сторонние веления. И в ее страшной улыбке чувствовалась полная уверенность, что неволя не грозит ей. Потому и наступала она неторопко, с ленцою победителя…
Затянула сатана свое удовольствие, перемедлила…
К той поре, как дошлепать ей до края настила, да протянуть к Саньке длиннопалые руки, та успела все для себя решить — будь, что будет! И нет, чтобы попятиться от насильницы в кусты, Санька прыгнула вперед, сшибла ведьму на площадку и… наугад, быстро-быстро, стала нажимать на самоцветы проклятого ошейника…
Ой, что тогда завязалось на болоте! Какая потеха поднялась!
Налетела на зыбуны чертова свадьба. Ветрище! Грязища! Дождище! А темнища! А вместе с туманом закрутило над топью, повыдерганные с корнями кусты, травищу… Да крики в темноте, да вой нестерпимый, да хрип… Господи!
Вот натворила девка беды!
Явлену оторвало от нее и уволокло куда-то в самую гущу, уцепиться не за что’ А чует Санька — поднимет ее над зыбунами…
Крутануло девку над болотом раза два, дало в бок волною шального ветра, зацепило за что-то подолом, рвануло, дальше понесло, а там шмякнуло о тряское место. Да, слава богу, что срослый пласт моховины только сильно спружинил, но не продрался — выдюжил. Только полная люлька насочилась воды и окупнуло Саньку с головой.
Да это разве беда?
Утро-то не октябрьское — июльское. Остуды девка никакой не подхватила. Особенно-то даже и не заметила она своей купели задивилась на то, что над нею голубеет бестуманное небо, а где-то рядком, в знакомых камышах, покрикивает суетливый зуек. Вот он и комар-шкода — волчья порода, мухатый бес — штык наперевес…
Санька ловить его не стала — просто шлепка поддала. Сама села в люльке своей, заулыбалась утру, как проснулась только. Глаза протерла, а колдовских гляделец-то на месте нет! Посеяла где-то в потехе.
Это уж никуда не годится!
Тогда Санька за юбку-то за свою — хвать! Но и запас ее остался в былом. Это когда ее, видать, оторвало от зацепки. Один только ошейник на ней холодит шею…
А ведь Кумани-то? Они же все на болоте остались! Кто скажет Саньке, что с ними натворила вся эта чертопляска? Да и как ей воротиться в деревню одной?
Санька тык, тык в камушки пальцем, а они не действуют. Вот беда! Девчоночка даже заплакала.
Только чего реветь-то? Ее удача на слезу не клюет.
Поднялась. Из моховины выбралась на близкий болотный край. Взялась ожиной продираться до того места, где ночью за Шайтаном входила в зыбуны. А надо еще оберегаться, чтобы кому из деревни на глаза не попасть. Поймают теперь — убьют! А тут, как на то зло, голоса впереди.
Затаилась Санька в колючках, ждет.
А Шайтан-то ее учуял!
На то ведь и собака.
Да как лай поднял. Да в аршин от земли прыгать давай! Да волчком, да волчком…
И Володей, и Андрона, и Никитой, и сама выручательница пока дошли до дому, нахохотались все до седьмых колик…
Что ожерелье? Да пригодилось!
Камушки из него шибко пособили и Куманям в другое место переехать, и Свиридам, ими с собою взятыми, хорошо дожить, и, главное, Саньке — до нее уже никогда не смогли дотянуться дурные руки.