— Я хотела покончить с собой, — призналась Лена. — Я вскрывала себе вену, — и она показала Бурову шрам на запястьи.
Буров встал на колено и прижался губами к выпуклому, бледному, более светлому, чем кожа, шраму.
— У человечества тоже останутся шрамы, — сказал Буров. — Но оно переживает тяжелую пору, как переживали ее миллионы иных цивилизаций Вселенной.
— Вы настоящий русский человек, Буров. В вас есть неукротимая широта.
— Я советский человек, я человек мира, мира, который рано или поздно станет единым.
— Но вас надо сжечь… пусть хоть рядом со мной, но сжечь. — Лена бросила в разгоревшийся камин полено. Оно зашипело.
— В ските? Нет! Победа никогда не дается отступлением.
Смотря на огонь, Лена задумчиво говорила:
— Проблема ядра и брони… Самоубийство цивилизаций… Пережить кризис?.Вот вы как считаете…
— Да. Пережить кризис. Победить мыслью. Нельзя дать автомат неандертальцу. Это ясно всем. Но неандертальцы в смокингах и роговых очках существуют, распоряжаясь атомными заводами. Они будут побеждены мыслью…
— Вы думаете?
— Будут! Но прежде нужны охранные меры. Об этом должны заботиться мы, физики, иначе мы действительно заслуживаем костра.
— Хотите сделать атомную кольчугу? Ее не может быть…
— Прекратилась в Проливах ядерная реакция? — в бешенстве крикнул Сергей Андреевич, сощуря один глаз, словно прицеливаясь.
Лена, проницательно смотря на Бурова, кивнула головой: «Да».
— Если она невозможна здесь, почему нельзя сделать ее невозможной всюду? Ведь именно в этом теперь наша задача! Именно в этом!
Лена посмотрела теперь на Бурова расширенными глазами.
— Идите сюда, станьте, как вы стояли! — приказала она.
В ней что-то изменилось. Буров почувствовал это. Он сел на лежавшую перед камином шкуру белого медведя.
Лена пододвинула к нему свой стул, запустила тонкие пальцы в его русые волосы.
— Вы мне очень нравитесь, Буров. Я никогда не трогала таких волос. Они чуть седеют. Они у вас буйные. И сами вы буйный. Мне нравится, как вы ходите, даже как вы ругаетесь в лаборатории. Мужчины должны быть невоздержанны на язык. Вы молодец, что хотели меня поцеловать…
Буров вздрогнул, потянулся к Лене, но она, больно ухватив за волосы, оттянула назад его голову, заглядывая ему в глаза.
— Работать с вами — большое счастье, — сказала она. — Вы видите цель не в колбе, а среди звезд, где существуют неведомые миры…
— Слушайте, Лена… — перехваченным от волнения голосом сказал Буров. — Из-за кого я потерял голову?… Хотя что-то и делаю, о чем-то думаю, даже бунтую?…
— Из-за кого? — глухо спросила она.
— Из-за тебя.
Лена, глядя в глаза Бурову, медленно проговорила:
— У тебя, Буров, сумасшедшинки в глазах… Ты удивительный, но ты не мой, ты мне не нужен…
— Лена! Что ты говоришь, опомнись!.. Я не смел прикоснуться к тебе, но сейчас…
— Ты мне не нужен, ты чужой… Все запутается… Какой ты сильный! — она зажмурилась, гладя его по волосам, но едва он делал движение, как пальцы сжимали его волосы, удерживая голову.
— Я не могу выговорить это слово. Ты его знаешь. Даже оно ничего не выразит.
— А я понимаю тебя. Ты мне нравишься… нравишься потому, что ты такой, но… любить за что-нибудь нельзя… любить можно только вопреки, вопреки всему… обстоятельствам, здравому смыслу, собственному счастью.
— Так пусть будет вопреки! Вопреки всему, но только для нас… для нас вместе. Мы будем всегда вместе…
Буров уже не обращал внимания на сопротивление Лены, он обнял ее талию, спрятал лицо в ее колени.
— Вместе? — переспросила Лена. — Никогда, милый… Никогда.
Буров вскочил на ноги:
— Почему?
— Ты проходишь мимо, задевая меня плечом, а я… я беременна.
Буров ухватился за мраморную доску камина.
Лена сидела, откинувшись на стуле с полузакрытыми глазами. Потом она сползла на шкуру и, усевшись на ней, стала смотреть в огонь.