В кабинете, кроме нас, были еще Молотов и Каганович — видимо, Маленков заранее уведомил их о важном вопросе, выносимом на рассмотрение партийной верхушки.
Маленков выступил, повторив уже озвученные Малышевым тезисы и его предложения, закончил и сел, с невозмутимым видом поправив на своем маленьком животике пухлые белые руки. Он сделал свой ход; теперь слово было за Хозяином.
Сталин, традиционно ходивший взад-вперед по кабинету, на всем протяжении речи Маленкова не говорил ни слова, лишь медленно раскуривал свою трубку. Когда тишина в кабинете затянулась, он посмотрел на Маленкова, потом перевел на меня тяжелый взгляд своих желтоватых глаз. В его глазах не было ни одобрения, ни осуждения — лишь глубокая задумчивость.
— Предложение интэресное, товарищ Маленков, — наконец произнес он, выпуская облако ароматного дыма. — Очень интэресное. Но с кадрами торопиться не стоит.
Он снова посмотрел на меня.
— Товарищ Брежнев — молодой, энергичный товарищ. Идеи у него хорошие, правильные. Вот, помнится, он предлагал навести порядок в авиастроении, сделать из него единую отрасль. Хорошая идея. Мы ее тогда приняли. Но что-то мы пока не видим хороших результатов от этой идеи. Наоборот, как вы, товарищ Маленков, только что доложили, там полный беспорядок!
Маленков заметно напрягся: он не ожидал такого поворота событий. Сталин публично связал сегодняшнюю критику авиаотрасли с моей же первоначальной инициативой!
— Так что давайте, товарищи, подождем, — продолжил Сталин тоном, не допускающим возражений. — Посмотрим, разберемся, в чем там дело. В самой идее или в исполнителях. А потом уже будем принимать решения по этому вопросу!
И, подойдя к столу, стукнул трубкой о край пепельницы, давая понять, что тема закрыта.
Выйдя из кабинета, мы с Георгием тут же отправились перекурить это дело. Маленков был раздосадован: казалось, мы сделали все правильно, по всем канонам аппаратной игры — подготовили почву, нанесли удар, предложили выход — и вдруг получили отказ.
Его гладкое, обычно невозмутимое лицо выражало искреннее недоумение.
— Не понимаю, Леонид, — проговорил он, понизив голос, хотя никого вокруг не было. — Вот, ей-богу, не понимаю. Все же было расписано по полочкам. Проблема есть, решение есть, кандидатура есть. А он — «подождем». Чего ждать? Когда окончательно отстанем от Запада, что ли?
Он развел своими пухлыми белыми руками, жестом, который должен был показать его полное бессилие перед волей высшей ступени.
— Ты уж не серчай. Я сделал все, что мог. Но ты же сам видел… Против него не попрешь.
— Я не серчаю, Георгий Максимилианович, — ровно ответил я. — Тебе теперь авиацию поднять. Дело огромное, сложное.
— Это да, — продолжал он. — Без тебя-то, как я ее подниму? Я ведь на электротехнике учился, а в моторах и аэродинамике этой понимаю, как свинья в апельсинах. Ладно, будем работать. Ты заходи, не забывай. Союз наш в силе!
Он хлопнул меня по плечу своей мягкой, но крепкой ладонью и, покачиваясь, поплыл дальше по коридору — как новый хозяин советских крыльев.
А я остался один, наедине со своими мыслями. Почему Хозяин решил именно так? Кто знает… Может быть, я просто слишком быстро пошел в гору. Мне 24 года, а я уже почти на уровне Маленкова, решаю судьбу целых стратегических отраслей, пропихиваю своего протеже на пост руководителя столичной парторганизации. Тут кто угодно задумается: а что это за мальчик-зайчик, столь бойко скачущий по карьерной лестнице? Так что, возможно, меня просто решили «помариновать».
А может быть, дело в другом: я не совсем правильно разыграл свои карты.
Ведь Сталин не просто диктатор — прежде всего, он человек дела, помнивший все мои письма, все предложения. И сейчас он проверял меня. Идея с реорганизацией авиапрома, которую я ему подкинул, была «костью», брошенной когда-то моим противникам в Оргбюро. Я знал, что они с ней не справятся. И Сталин, похоже, понял сейчас мою игру, и она ему не понравилась. И теперь он решил еще раз присмотреться, верифицировать мою идею, понять, что это — новая интрига или вполне рациональное предложение, была ли моя идея изначально провальной, или же ее провалили бездарные исполнители, и не спешил дать мне новую власть, пока не увидит результата в предыдущих моих инициативах. Он хотел убедиться, что я не просто генератор красивых прожектов, человек, чьи прогнозы сбываются. И сейчас, в этой паузе, в этом «давайте подождем», определились не только перспективы нового сектора ЦК, но и моя судьба тоже. Сталин не любит интриганов. И если уж интриговать в его аппарате — то так, чтобы «комар носа не подточил», чтобы двойная игра была совершенно неразличима.