Эти стихи Петя однажды уже читал. Их написал Пушкин, сосланный поэт. Саше еще тревожнее стало.
— Нынче будут отправлять преступников в Сибирь, — сказал Петя, — пойдем смотреть?
Они отправились к Петропавловской крепости, к Петровским воротам. Тут, несмотря на поздний час, было многолюдно. Но в публике не было шуму, только одна молодая дама в шляпе с вуалью всхлипывала приглушенно, а рядом с ней стоявший седой господин успокаивал ее:
— Милая, ты должна держать себя в руках…
Нет-нет возникали кое-где голоса, шепот:
— Когда вешали, трое оборвались. Веревки, говорят, гнилые — лопнули. Вешали повторно.
— Это ужасно!
Саша услышал, как скрипнули ворота. Вот они раскрылись, из них выметнулась темная тройка с кибиткой в упряжке. Впереди кибитки сидели кучер с жандармом, сзади, на запятках, тоже был жандарм. В окне кибитки мелькнуло чье-то бледное лицо.
Тройка, взрывая тишину, промчалась по мосту. Чуть погодя появилась другая. Тоже прогремела быстро. За ней — третья. Саша внимательно всматривался в окошки кибиток. И вот! Показалось, или это правда — мелькнуло в четвертой лицо юного прапорщика, того, что был на Сенатской площади. Его профиль… Или это увиделось оттого, что о нем думал Саша?
Тройки промчались, скрылись за Невой… Ворота, проскрипев, закрылись. Публика стала расходиться. Плачущая дама теперь, не сдерживаясь, зарыдала. Ее усадили в карету, увезли.
И стало у Петропавловки пустынно, словно никого тут и не было. Только Нева плескалась в камни набережной и нарушала предрассветную тишину.
— Несчастные, зачем они погубили себя? — сказал Саша.
— Они никогда не вернутся в Петербург. Жизнь для них окончена, — вздохнул Петя. Помолчав, добавил тихо: — Я им завидую. Они — герои. Они молодцы, что вышли на площадь. Теперь все видят, что императорство держится одной силой. Оно отжило свое.
От этих слов Сашу в жар бросило: что Петя говорит, ведь он тоже бунтовщик!
Петя продолжал:
— У теперешнего поколения подрезаны крылья. Но придут, придут иные поколения. Увидишь.
Саша засуетился, заспешил домой.
— Полно, Петя. Что ты говоришь? Это — грех… Как нехорошо, что я здесь оказался. Мне работать надобно. Прощай, Петя!
Он побежал от Пети, дробно стуча каблуками по мостовой. «Господи, так и пропасть недолго… Царь никого не щадит! Ведь вешают… Как быть, как жить теперь?» — думал испуганно Саша.
Дубовая резная дверь с медной витой ручкой, обитая медными листами внизу, знакома Саше до мельчайших царапин, до последнего медного гвоздика, ярко начищенного служителем. Сюда — в Общество поощрения художников — он приходит почти каждый день. И хоть в здание заходит не часто, однако на дверь смотрит всякий раз.
Сегодня он решился, потянул на себя ручку, отворил дверь, вошел, отряхнув с ног мокрый весенний снег. В вестибюле, как всегда, пусто. Навстречу поднялся служитель:
— Что угодно-с?
— Петрович, его сиятельство будет ли нынче?
— Не могу знать… — служитель пожалел Сашу, — вы пройдите, господин хороший, к Льву Ивановичу. Он — здесь.
Саша сбросил шинель, пошел к Льву Ивановичу Килю. Это был пайщик Общества, офицер из немцев, рисующий на досуге акварелью. Саша знал его хорошо: мелькал Киль на всех выставках в Академии, на всех собраниях художников.
Сидел Киль за большим дубовым столом конференц-секретаря. Усами и бакенбардами или еще чем-то неуловимым, может быть выдвинутым подбородком, походил на царя. Он сидел, углубившись в бумаги, поэтому не сразу увидел Сашу, не сразу ответил на поклон.
— О! Иванов-младший! Что же вы все ходит и ходит? Общество имеет много дел. Не только вы. Мало ли что. Я тоже хочу ехать Рим. Всем нужно необходимо совершенствование.
«Но вы не получали, господин Киль, Большой золотой медали, а я получил», — подумал Саша. Разве поймет этот лощеный франт, что нет мочи более ждать. Ведь два года прошло с той поры, как принято решение, — да вот под рукой у Киля лежит фолиант дел Общества, где черным по белому написано, а Саша это наизусть знает, что «Иванов принадлежит к числу весьма немногих молодых художников с дарованиями, по летам их весьма много обещающими, и что в рисунке, выражении и эффекте он доказывает способности, большую на него надежду подающие». Комитет Общества потому и положил «для вящего усовершенствования в художествах отправить его на счет Общества в Италию, к чему с прекращением срока пребывания в чужих краях Карла Брюллова представилась совершенная возможность».
— Решение послать вас в Италию, — сказал Киль, — отложено… Вы не знает, что сделал этот прекрасный Карл Брюллов. Он вернул — вы только вообразит и представит — он вернул Обществу деньги, которые ему милостиво направили, правда, с задержкой, с опозданий. Мало ли что. Он не повинуется Обществу. И вот — вы. Если вы будет в Италии, — Киль усы распушил указательным пальцем, — вы будет писать в Общество отчет за каждый шаг. Вы еще не доказал свою благонадежность…