Я тихонько прокрался обратно к дивану и лёг. Мама, она ведь и не знает. А если случится что?
Я в тоске вертелся на постели, темнота давила меня. Вот по щеке поползло что-то горячее, и подушка стала мокрая…
…Опять мышь царапается… Нет, это не мышь! Царапались в окно, очень осторожно, но настойчиво.
– Спишь? – послышался тихий шёпот: ставню я приоткрыл ещё с вечера.
– Нет, нет! – так же тихо отозвался я, в темноте нащупывая сандалии.
Хлоп! Я присел и схватился за лоб: ножка у стола как из железного дерева: такое есть где-то в жарких странах.
– Скоро ты? – донёсся нетерпеливый шёпот.
– Сейчас, сейчас! – ползая на четвереньках, я наконец наткнулся на вторую сандалию, совсем не там, где ей следовало быть, подобрался к окну и осторожно встал на ноги.
В соседней комнате скрипнула кровать. Невидимая рука протянулась в окно и крепко сжала моё плечо, давая знак не шевелиться. Потом осторожно, но настойчиво потянула меня к себе.
Курточка и рюкзак лежали на стуле около окна. Я подал рюкзак в окно, Мишка подхватил его, курточку я надел и, перебравшись через подоконник, спрыгнул на землю.
– Ходу, – тихо проговорил Мишка и, не обменявшись больше ни словом, мы почти бегом направились по знакомой улице. Ночи на Урале и летом свежие, ночная сырость пробрала меня до дрожи. Мишка в темноте нащупал мою руку, я почувствовал, что и он дрожит.
– На ходу согреемся, – прошептал он, хотя теперь уже можно было бы говорить и громко. – Зато идти не жарко, а скоро и светать начнёт.
Но пока ещё ночь была очень темна, и мы, даже идя по улице, местами спотыкались в глубоких колеях. У реки мы повернули по знакомой тропинке вдоль берега.
Днём это была весёлая и приветливая тропинка, сейчас же деревья и скалы чуть выступали из темноты, точно враждебные призраки.
Мне хотелось идти по-прежнему за руку с Мишкой, но тропинка становилась всё уже, пришлось идти гуськом: Мишка впереди, я – за ним. Наконец, темнота словно дрогнула и посерела, деревья и скалы из привидений постепенно сделались обыкновенными деревьями и скалами, небо посветлело: появилось солнце.
– Ах! – невольно воскликнул я и остановился. Мы уже отошли порядочно от завода и теперь стояли на самом высоком месте крутого берега, над рекой. Во все стороны, и на этом и на другом берегу реки, расходились покрытые тёмным еловым лесом горы. Местами, в долинах, лес был светлее, не еловый, а лиственный, и в нём уже проснулись птицы: задолбил дятел, как кошки, закричали иволги, и засвистели мелкие пичуги, которых я не знал. Всё это было так весело, непривычно, что мы с Мишкой посмотрели друг на друга и засмеялись от удовольствия.
– Хорошо! – проговорили мы оба разом и опять засмеялись.
– Часов до десяти пойдём так-то, – сказал Мишка, снова двигаясь по тропинке. – А там искупаемся, пообедаем и спать в холодке. Потом опять пойдём. Рыбы ловить сейчас не будем, еда пока есть.
Настроение у меня было расчудесное.
Скорее бы папин институт из Москвы на Урал перевели. А то, может, прямо сюда переведут, в Пашúю? Чтобы нам с Мишкой не расставаться. На рыбалку бы ходили, в путешествия, вот как сегодня…
Идти было так легко, точно рюкзак ничего не весил. Мы и говорили и смеялись, и я даже удивился, когда Мишка остановился и сбросил на траву свой мешок.
– Шабаш, – сказал он.
Я тоже сбросил мешок и вдруг почувствовал, что мешок был совсем не такой лёгкий, как мне сначала казалось. Мишка весело на меня посмотрел.
– Намяло спину-то? – сказал он. – С непривычки это. Завтра хуже будет, потом обвыкнешь. Давай чай кипятить. Лезь с обрыва вниз, воды зачерпнуть, а я костёр разведу.
Костёр он развёл очень быстро, над ним на две рогульки положил палку и на неё повесил за дужку котелок с водой.
– Костёр тоже с толком разводить надо, – приговаривал он. – Высоко огонь нельзя пускать: палка подгореть может, а котелок тогда… Ты смотри, как я…
Хлоп! Котелок с размаху шлёпнулся в костёр, пар клубами поднялся в воздух, мокрые дрова зашипели и погасли. Я еле успел откатиться от костра, чтобы не обжечься, и так и остался лежать, ослабев от смеха.
– Чего обрадовался? – ворчал Мишка, палкой выгребая котелок из мокрой золы. – Мало ли какая палка попадётся, может её червяк подгрыз?
Я отлично видел, что никакого червяка не было. Палка просто перегорела, но спорить с Мишкой не хотел.
– Только теперь за водой сам лезь с обрыва, – сказал я, когда отдохнул от смеха.
Воду принесли, и котелок закипел на этот раз благополучно. Мишка снял его с огня, держа за палку, на которой он висел, и поставил на землю.
– Воду кружками черпать будем, – сказал он. – А сало – гляди, как его в лесу едят.
Он насадил ломтик шпика на острую палочку и поднёс его к огню. Ломтик аппетитно зарумянился, жир зашипел и закапал с него в костёр.
– Бери, – протянул мне Мишка палочку со шпиком. – Я себе ещё поджарю.
– Ци-ци-ци, – раздалось вдруг над нашими головами. Я взглянул вверх: весёлая рыженькая белка спустилась на ветку ёлки над нашими головами. В передних лапках она держала большую еловую шишку и проворно скусывала с неё чешуйки.
– Ци-ци-ци, – покрикивала она, а чешуйки так и сыпались на нас.
– Это она семена достаёт, – сказал Мишка. – Сгрызёт чешуйку, а из-под неё семечко вынет.
– Ци-ци-ци, – повторила белка и наклонила голову, чтобы лучше нас рассмотреть. Глаза у неё были чёрные, блестящие, как бусинки. Несколько чешуек упало в наш котелок.
– Убирайся ты! – крикнул Мишка и замахнулся. Обгрызенный стержень шишки звонко шлёпнулся туда же, в котелок, расплёскивая воду, а белка, точно взлетая, понеслась вверх по дереву.
– Ци-ци-ци, – послышалось сверху.
– Зачем ты её испугал? – огорчился я. – Я её получше рассмотреть хотел.
– Рассмотришь ещё, – ответил Мишка и зевнул. – Соснём малость, а там до вечера придётся без остановки идти.
Проспали мы не малость, а, наверное, порядочно: солнце уже заметно передвинулось по небу.
– Скорей, – заторопил меня Мишка, едва открыл глаза. – Эдак все три дня проспать можно, а там, гляди, и в розыски тронутся. Айда покупаемся, живо сон пройдёт!
Купаться мы придумали новым способом: ложились на берегу у крутого спуска к реке и катились вниз, быстро набирая скорость, так что в воду влетали с сильным шумом и плеском. Вылезали из воды, отряхивались и снова лезли наверх, кто быстрее.
– Смотри, – шёпотом проговорил я, выбравшись на берег, и так и застыл на четвереньках: белка, покрупнее первой, преуморительно разглядывала кусочек бумаги, валявшийся около нашего потухшего костра.
Вдруг она нагнулась, схватила зубками бумагу за уголок и, подбежав к дереву, взвилась на него и исчезла, держа бумажку во рту.
– Что она с ней делать будет? – удивился я и даже не заметил, что всё ещё стою на четвереньках.
– Детей читать научит, – пояснил Мишка, – газета ведь. А ты на двух ногах ходить разучился? Вставай живее, хорошо, что она до рубашек не добралась, ишь – проворная!
Купанье меня подбодрило, но всё-таки мешок показался гораздо тяжелее, чем утром, хоть мы и съели порядочно хлеба с салом.
– Вот что, – сказал Мишка, застёгивая лямки. – По реке мы больше не пойдём, она страсть как кружит. Напрямик пойдём, враз дойдём.
– А ты не собьёшься? – нерешительно спросил я и повёл плечами: лямки здорово врезаются.
Мишка даже покраснел, так рассердился.
– Это я-то собьюсь? Здоров ты брехать. Как по шнурку выведу. А по реке – кусты и так все ноги исхлестали, а дальше – куда хуже будет. Иди, знай, не сумлевайся. Враз дойдём! – договорил он.
Спорить не приходилось. Чего доброго, Мишка и вовсе рассердится, ступай домой, скажет, если не веришь. И я, передвинув лямки, тихонько подложил под них на плечи оба чистых носовых платка – всё не так резать будет.