– Идём, – проговорил я, как мог, твёрдо. И, свернув с тропинки, мы углубились в лес.
Идти было не легко. Мёртвые нижние еловые сучья переплелись и так высохли, что ломались с треском, точно костяные. Но под ногами виднелись следы какой-то давней тропки. Мишка шёл уверенно, не останавливаясь, и звонко ломал на ходу и откидывал сухие ветки.
– Не отставай! – командовал он время от времени, не оборачиваясь, и я, как мог, бодро отвечал ему:
– Не отстану, не бойся!
Страшная ночь
На краю полянки под огромной старой елью стояла маленькая, до половины вкопанная в землю избушка – охотничья зимовка. Низкая дверь, вероятно, давно уже упала на землю: между досками её проросли и почти закрыли её трава и две молоденьких осинки.
Мы стояли на другом краю поляны, как раз напротив избушки. Сквозь дверное отверстие было видно, что в избушке темно.
– Видал? – сказал Мишка и показал на зимовку. – Как по шнурку вывел!
Я с уважением посмотрел на него. Правда, мне показалось, что на полянку мы наткнулись как будто случайно, но Мишка так храбро приписал эту заслугу себе, что я не решился спорить – может оно и так.
– Я и правда очень боялся, что мы не пошли по реке, – сказал я. – Так идти, напрямик, лесом, легко и заблудиться.
Мишка презрительно фыркнул.
– Тоже сказал: заблудиться! Я, брат, все приметы в лесу знаю. Зато теперь в два дня дойдём. А если по Пашии идти, да от неё – по Северной, а там по Глухариной речке заворачивать – и в пять дней не управиться. Да и дорога по реке – ну просто никуда, все глаза лозняком повыхлещет.
– Я тоже потом научусь по приметам, – сказал я и вздохнул.
Темнело. Уже совсем трудно стало различать избушку в густой тени старых елей, обступивших её.
Мы всё ещё стояли на краю полянки, и я вдруг почувствовал, как по спине под курточкой у меня пробежал неприятный холодок. Лес выглядел совсем-совсем не так, как днём, при солнце.
– Я ещё никогда в лесу не ночевал, – проговорил я.
– Я тоже, – ответил Мишка так тихо, что я с удивлением на него посмотрел: Мишка ли это сказал?
Но тут же он спохватился и почти крикнул:
– Ну, а мы чего с тобой тут стали? Ночевать пора!
Он быстро перешёл полянку, я тоже от него отстать не захотел, так что перед входом в избушку мы оказались вместе и даже столкнулись плечами, точно каждый хотел войти первым.
На самом-то деле первым быть никому не хотелось, но и показать это тоже никто не решился. Потому и через порог мы перешагнули оба одновременно.
В избушке было темно, но мы всё-таки рассмотрели большие низкие нары – во всю ширину избушки и ворох сена на них. В углу стояла небольшая железная печка и два чурбана вместо стульев.
– Даже стола нет, – удивился я и, не снимая рюкзака, присел на краешек нар.
– А тебе стол зачем? – отозвался Мишка. – Сено вот есть – это хорошо. Выспимся знатно. А вот… эй, Серёжка, что делать будем? Двери-то нет!
Но я чувствовал, что мне всё на свете безразлично, лишь бы привалиться вот на это мягкое сено, даже снять рюкзак уж нет силы…
Я как сидел на нарах, так и повалился на них боком. Ещё я услышал, как Мишка завозился рядом со мной и проворчал:
– Ишь, разлёгся. А сторожить кто будет? Ну я только самую малость…
Сколько мы спали – не знаю. Но вдруг я почувствовал, что кто-то трясёт меня изо всех сил.
– Серёжка! – отчаянно шептал Мишка. – Серёжка, проснись, беда!
Страшный переливчатый крик слышался в лесу, и чей это крик, разобрать было невозможно. Он становился всё громче, громче, видимо, приближаясь. Дрожа, мы забились в самый дальний угол.
– Мишка, – в ужасе прошептал я, – что это такое?
– Н-не знаю, – дрожащим голосом отвечал Мишка. – Молчи, уж близко. Дверь-то, дверь открыта, и закрыть нельзя!
Крик повторился, ещё ближе и ещё страшнее. Мы только крепче прижались друг к другу и не отводили глаз от дверного отверстия.
– Мишка, – опять прошептал я, – давай убежим.
– Куда? – отозвался Мишка. – Прямо ему в лапы?
А крик докатился уже до полянки, до избушки, до порога. И вот в открытой двери что-то мелькнуло, зацепилось за притолоку и заметалось по полу избушки около наших нар. Теперь, кроме крика, слышалось шипенье и хлопанье чего-то большого и тяжёлого, точно паруса в бурю.
Я не шевелился, даже дышать перестал. Вдруг Мишка толкнул меня в плечо.
– Живо! – зашептал он мне в самое ухо. – Как оно в угол закатится, прыгай прямо к двери и… ходу!
– Не могу, – еле вымолвил я. – Оно меня за ногу схватит.
– Я тебе покажу «не могу», – зашипел Мишка и что есть силы, с закруткой ущипнул меня за руку. – Изувечу, понимаешь? Не то один убегу, а оно тебя слопает.
– Не бросай меня, Мишка, я, я побегу, – взмолился я. Остаться без Мишки, одному – ой, это было бы страшнее всего.
Чуть дыша, мы поднялись на ноги и, стоя на нарах, прислушались. Страшная невидимая борьба продолжалась.
– Прыгай! – шёпотом скомандовал Мишка и так толкнул меня в спину, что я сразу, одним прыжком, оказался у порога. Мишка крепко схватил меня за руку.
– Дуй! – задыхаясь, проговорил он уже на бегу.
Как мы не расшиблись и не изувечились в этом ночном беге, потом и сами понять не могли. Деревьев в лесу оказалось гораздо больше, чем днём, и все они хлестали нас ветками и цеплялись за ноги выступающими корнями. Страшный крик затихал и вот уже замер вдали, а мы всё бежали.
Мы бежали бы и дальше, но я споткнулся, упал и так и остался лежать.
– Мишка, не могу больше, – сказал я.
Мишка остановился, нагнулся, потом сел около меня.
– Давай тут света ждать, – сказал он. – Уж мы и так на край земли забежали.
Но и здесь нам казалось, что мы убежали ещё недостаточно далеко от того непонятного, жуткого, что творилось в лесной избушке. Рассвета мы дождались, крепко прижавшись друг к другу, между толстыми корнями старой сосны, прислушиваясь и вздрагивая при каждом шорохе.
Неожиданная встреча
Это была, наверное, самая страшная ночь в моей жизни. И тянулась она без конца. Становилось всё холоднее. Мы до того измучились, что даже от наступившей тишины нам было не по себе: казалось, что кто-то подкрадывается и вот-вот схватит.
Наконец небо посветлело, стали видны деревья, и мы с Мишкой посмотрели друг на друга.
– Мишка! – вскричал я с испугом. – У тебя всё лицо поцарапано.
Мишка тряхнул головой.
– А ты сам, думаешь, лучше? – отвечал он с оттенком прежнего задора и потянулся было рукой закрутить хохол, да так и остановился.
– Вот так штука, – проговорил он медленно. – Мешок-то мой там остался, в избушке.
Тут только я понял, отчего у меня так сильно ныли плечи. Мой мешок до сих пор висел у меня за спиной, я даже ночью не догадался снять его. Теперь, с трудом поднимая затёкшие руки, я отстегнул лямки, опустил мешок на землю и почувствовал, что страшно хочется есть.
– Давай поедим, Мишка, – предложил я и быстро развязал мешок. – Тут всего хватит.
Мишка как-то странно посмотрел на меня.
– Да-а, – протянул он. – Не очень-то хватит. Я вчера у костра большой каравай из твоего мешка в свой переложил, у тебя тут маленький кусочек остался да сало.
Я понял: Мишка сделал это, чтобы мне идти было легче. А теперь мы оказались далеко от дома и без еды…
Но Мишкина рука уже добралась до хохла и крепко его закрутила. Это сразу его подбодрило.
– Вынимай, что там есть, – скомандовал он. – Да идём скорее. До реки дойти надо, там видно будет.
Я ещё в то время не понял, какая нам грозила беда, у нас не только не осталось ни еды, ни спичек, но теперь Мишка не знал, где избушка, где река и в какой стороне завод, чтобы попытаться хоть вернуться домой. Но мне этого он сразу не сказал. Оставалось идти на удачу. И мы пошли…