Три лагерные смены, помноженные на восемнадцать дней, обещают сделать это лето самым запоминающимся в моей жизни. Лишь бы второй вожатый не подкачал. Ненавижу выполнять чужую работу. И не терплю приспособленцев, раздолбаев, тунеядцев и безответственных типов. Но, если судить по тем парням и девушкам, которых я видела на инструктажах и совещании, в наших рядах не будет паршивых овец.
3 Кирилл
— Лагерь имени Александра… какого? — спрашивает Дэн.
Сдвинув бейсболку на самый нос, я прижимаю трубку к уху и тихо отвечаю:
— Матросова.
На том конце провода слышен издевательский смех.
— Чего ты ржешь, дебил? — одергиваю его. — Это, вообще-то, Герой Советского Союза. Когда он погиб, ему было столько же, сколько и нам, чтобы ты придурок, мог спокойно с предками на море поехать.
— Ого. Кирюх, это точно ты? — Корытин продолжает угорать надо мной. — Смотрю, ты неплохо подготовился к работе.
— Ничего я не готовился. Во-первых, я отдыхал в этом лагере… лет в пятнадцать в последний раз. А, во-вторых, в отличии от тебя, в школе не только в столовке зависал. Это потом… ты сбил меня с пути праведного.
— Это кто ещё кого сбил!
— Эй, мужик, если бы не ты, меня бы здесь не было!
— Если бы не я, ты ночевал бы в сортире того клуба.
Дэн снова хохочет.
Конечно, я бы тоже посмеялся над этой ситуацией, будь он на моем месте. Но мне не до смеха. Предки перекрыли кислород, пообещав прекратить платить за мою учебу, если я не поеду в этот гребаный лагерь хотя бы на одну гребаную смену в качестве превентивной меры. По их мнению, свежий воздух и ответственное занятие должны отбить у меня охоту до ночных тусовок и студенческих попоек. Какие наивные. Как там в песне поется? «Взвейтесь кострами, синие ночи…»
Я недолюбливаю детские лагеря за их тупые правила и ограничения, глупые развлечения и неистребимый запах непросушенных полотенец, хотя в последний раз было не так уж и стремно. Уверен, наш первый отряд второй смены две тысячи пятнадцатого ещё долго вспоминали с ужасом и содроганием.
Толпа у стадиона все растет. Над головами провожающих и детей белеют таблички с номерами отрядов. Еще не знаю, на какой отряд меня поставили, поэтому просто наблюдаю за теми, с кем проведу три бесконечные недели и пытаюсь приметить в ней тех, кто может помочь мне скрасить дни вынужденного заточения. У меня просто глаза разбегаются. Девчонки здесь что надо. Почти все упакованы в короткие шорты и футболки. У некоторых на шее завязаны оранжевые галстуки, а на груди навешены бейджи с именем и званием, то есть, фу-ты, блин, с должностью. Я же не в армии. Пока. И эти галстуки единственное, что помогает отличить вожатых от повзрослевших «пионерок». Что немаловажно. Отец пригрозил, что собственноручно оторвёт мне хозяйство, если я решу замутить с несовершеннолетней. Как будущий юрист, я его понимаю. Но как мужчина... Ведь их же не разберешь, этих девушек. В пятнадцать они могут выглядеть на все двадцать пять. И наоборот. Вот поэтому так важны галстуки.
Из-за поворота по дороге, огибающей забор стадиона, появляется колонна автобусов. Толпа оживлённо гудит и берет низкий старт. Шипя, автобусы распахивают двери и тормозят у самого края тротуара. С намерением занять место у окна, я расталкиваю локтями кучку атаковавших двери пацанов, которые мне в пупок дышат.
— Эй, парень, ты куда?! — с интонацией прапорщика в пятом поколении меня окликает какая-то тетка, я невольно оборачиваюсь и встаю по стойке смирно. На вид ей лет пятьдесят. Спортивный костюм, короткая стрижка и свисток на шее не оставляют у меня сомнений в том, что это наш спортинструктор. — Ты же тоже вожатый? — Я киваю. — Где твой бейдж? Фамилия, имя? — чеканит она.
— Лисовский… Кирилл, — переворачиваю бейсболку козырьком назад.
— Вот что, Кирилл. Давай двигай в самый конец, — физручка указывает рукой в сторону, — там в ПАЗике сумки поедут. Надо помочь загрузить. Вопросы есть? — спрашивает она и сама же отвечает: — Вопросов нет.
Ну точно Прапор.
Закинув сумку на плечо, я плетусь в хвост колонны, пробираясь мимо детей и их родителей. В детстве каждое лето я переживал этот крайне драматичный момент – прощание у автобуса или электрички. Но сегодня по мне никто не льет слезы и не машет рукой. По-любому, предки закатят праздник в честь моего отъезда, и мама наконец-то будет спать спокойно, перестав фантазировать на тему того, почему меня нет дома в три часа ночи.