— Очень приятно, Кирилл. А я – Наташа.
Значит не узнала. Ну и пофиг. Нашим легче…
Облокачиваюсь спиной о стену и мну кулаком торчащий вверх треугольник подушки. Так она, видите ли, лучше проветривается. А дядя Женя рассказывал, что в армии они подушку лыжами в квадрат отбивали. Это вообще за гранью всякого понимания.
Кажется, в последний раз подушки треугольником я видел в тот день, что и Гордееву. Удивительное совпадение.
— Так значит… ты и я будем вместе, — обвожу взглядом комнату, — работать?
Гордеева подходит к столу и начинает перебирать какие-то бумажки.
— Я уже работаю, а ты так и будешь лежать? — косится на меня.
— Слушай, я же понятия не имею, что надо делать. Я тут по блату, ясно? Поэтому, чтобы ничего не испортить, лучше полежу. Окей?
— Ты это серьезно? — Гордеева кривит губы.
— Я полный профан, — киваю в ответ. — А обед скоро? Так есть хочется.
— Обед будет после того, как ты назначишь дежурных, пойдешь в столовую, накроешь на столы. Ах, да, и напомни всем правила поведения на территории и в столовой, — бормочет она, в такт слов похлопывая по бедру ежедневником.
М-да, годы берут своё. Гордеева превратилась в какую-то брюзгу. И куда только делась та улыбчивая девчонка, которая плевать хотела на любые правила?
— А что, просто поесть никак? Без вот этого алгоритма? — спрашиваю я, изображая указательными пальцами карусель.
Девушка пожимает плечами.
— Увы. Ты на работе, кол-ле-га.
Не пойму, это улыбка, или у нее нервный тик?
Но даже этот оскал ее не портит. Ещё эти глазища огромные! Синие-синие, и взгляд влажный, глубокий. В нем норму ГТО по плаванию сдать можно. Смотрит так, что мозги в трусы утекают, и в пустой голове гуляет ветер, принося дурацкие мысли. Например, о том, каково это – снова быть с ней? И все это за пару секунд. Просто феноменальная скорость мышления.
— Эй, кто-нибудь?! — из-за приоткрытой двери показывается темноволосая голова «пионерки», — там в первой палате пацаны дерутся!
— Как дерутся?! — изумлённо спрашивает Гордеева, роняя из рук листы бумаги. Она растерянно смотрит на меня и хмурит брови.
— Дерутся? Уже? — бормочу я с обреченным стоном.
Затем поднимаюсь и иду разруливать наш первый отрядный махач. Все лучше, чем пускать слюни по своей бывшей.
8 Наташа
Около минуты я в нерешительности стою над спящим Лисовским.
Что же мне с тобой сделать, дружок?
Обмазать пастой? Слишком просто. Не буду нарушать традиций и приберегу эту развлекуху на последнюю ночь. Тогда сбрить брови? Нет, слишком рискованно, сразу проснется. В идеале бы задушить его подушкой. Но это не очень гуманно. Я же всё-таки будущий педагог.
Осторожно касаюсь плеча парня и трясу его.
— Эй, вставай, сейчас начнется планерка! — и зачем-то шепчу.
Парень перехватывает мою руку и тянет на себя. Я заваливаюсь прямо на грудь Лисовскому.
— Ты что творишь?! — шиплю в считанных сантиметрах от его лица. — Живо отпусти... Как там тебя?!
Лисовский открывает глаза, а я подпрыгиваю, ощутив его ладонь на своей заднице.
— Зачем шумишь, коллега? — хрипло спрашивает. При этом смотрит, как волк на овечку.
Я пытаюсь освободить руку и брыкаюсь, как та самая стреноженная овечка.
— Ты оборзел?! Руку убрал и отпустил меня!
— Ой, и-и-извините! А можно сказать? — слышится неуверенный девчачий голос.
Приподняв голову, я натыкаюсь на ошарашенный взгляд девушки. Кажется, это Марина.
Изо всех сил дёргаю рукой и вырываюсь, затем слезаю с каменного торса Лисовского и, встряхнув копной волос, невозмутимо интересуюсь:
— Слушаю тебя.
— А скажите этим дебилам из первой палаты! Они мой телефон забрали, — девушка цокает языком, переводя взгляд с меня на Лисовского. Даже думать не хочу о том, что она сейчас подумала. — И у нас в палате две дуры вейпят, а форточка не открывается! — жалуется она.