Это было прекрасно, ново и точно. Здесь каждое слово, каждый эпитет несли громадную смысловую нагрузку. Здесь противопоставление хладных финских скал и пламенной Колхиды и потрясенного Кремля и стен недвижного Китая вызывало не только восхищение стихотворной формой, было не только игрой гениального пера, но ставило также наглядную географическую перспективу, вызывало исторические, политические ассоциации, будило мысль.
К тому же приему географического противопоставления часто прибегают современные поэты, желающие наглядно показать широту нашей родины. Любят писать: "от полюса до тропиков, от Ленинграда до Владивостока, от Белого моря до Черного" и т.д. Получается сухо, формально, неинтересно, а главное пусто. Система образов, пересаженных механически на другую почву, становится отпиской, ремесленной копией. Это происходит потому, что литературная форма заимствована. Литературную форму нельзя заимствовать. Ее надо рождать.
Много ремесленного, штампованного проникает в нашу литературу, потому что не всегда писатель любит слово и работает над формой.
Каждое слово у писателя несет громадную смысловую нагрузку. Слово не может быть поставлено так себе, для заполнения ритмической пустоты, для "количества". Слово не может вколачиваться в художественную ткань "на затычку". Как будто бы это общеизвестно и не требует обсуждения. Однако на днях я прочел высказывание Г.Шенгели в "Послесловии переводчика" к первому тому поэм Байрона (Государственное издательство "Художественная литература", Москва, 1940).
"Как поэт, я хорошо знаю, что в любом отрывке есть иерархия (курсив наш. - Г.Ш.) образов, что одни - абсолютно необходимы, другие - существенны, третьи - довольно случайны, четвертые - поставлены "на затычку"..."
Оказывается, среди наших писателей еще широко распространено пренебрежительное отношение к вопросам стиля, оказывается, пропагандируются всяческие смехотворные "теории затычки" и - что еще более вредно - теории иерархии образов. И это нетерпимо. Нельзя пищей, анемичной, эпигонской кистью изображать людей и характеры нашей эпохи.
Слово надо любить. Над стилем надо работать.
1940
ЛЕОНИД СОЙФЕРТИС
Сойфертис принадлежит ко второму поколению советских графиков. К первому поколению принадлежат такие выдающиеся мастера в этой области, как Михаил Черемных, Ив.Малютин, Д.Моор, Л.Бродаты, Ю.Ганф, Б.Ефимов, К.Елисеев и многие, многие другие. Наряду с Кукрыниксами, В.Горяевым, Б.Пророковым, А.Каневским - Л.Сойфертис занимает одно из первых мест в ряду младшего поколения советских графиков.
Может быть, во мне говорит советский патриотизм, но я уверен, что советская графика - лучшая графика в мире.
Нигде не встречается столько остроты, изобретательности, тонкости, как в нашей, советской графике.
Народ знает и любит Сойфертиса. Прежде всего, он очень оригинален. Его индивидуальность неповторима. Сойфертиса всегда можно узнать среди десятков других мастеров. Тонкая, гармоничная линия. Скупость, лаконичность и много воздуха. Простая, как бы эскизная и вместе с тем очень законченная композиция. Острый карандаш. Перо. Легкая акварель. Излюбленная форма художника - жанровые зарисовки.
Сойфертис никогда не расстается с блокнотом. Он рисует всегда и везде. Так было и в мирное время. Так было и во время войны. С первых же дней войны Сойфертис на фронте.
Сначала осажденная Одесса. Линия фронта на Дальнике. Сойфертис ездил на фронт на трамвае.
Он рисовал для морской пехоты. Его военные работы появлялись в газете "Красный черноморец". Он рисовал героев-краснофлотцев, героических одесских женщин, молодежь. Он создавал графический, многогранный портрет города-героя. Он не искал прямых батальных сюжетов. Он работал так называемым "боковым зрением".
Например, в то время воду в осажденной Одессе выдавали по талонам. По городу разъезжали бочки. Давали два литра на человека. К бочке тянется длинная очередь людей с ведрами, кастрюлями, бутылками, котелками. Вдруг воздушная тревога. Очередь бросается в ближайшее укрытие. Остается лошадка с бочкой, и к бочке тянется длинная змейка брошенной посуды. Это и набрасывает в свой походный альбом Сойфертис.
А вот жанровая сценка в осажденном Севастополе на передовой позиции.
На фронт приехал фотограф снимать вступающих в партию воинов - для партийных документов. На ровном месте фотографировать опасно. Фотограф втащил моряка в воронку от тысячекилограммовой авиабомбы, расставил свою треногу и спокойно снимает присевшего морячка.
Сколько в этом жизни, остроумия, юмора!
Вообще все работы Сойфертиса проникнуты юмором, бодростью, настоящим, жизнеутверждающим весельем.
От первого до последнего дня войны Сойфертис пробыл на фронте. День Победы он встретил в Берлине.
Результат военных лет Сойфертиса: серия рисунков "Оборона Севастополя", приобретенная Третьяковской галереей; серия "Оборона Кавказа", множество чудесных рисунков в красноармейской печати и в тыловых журналах.
Сейчас Сойфертис работает над рисунками о Германии: жанры, зарисовки, эскизы.
Хочется пожелать всяческих успехов этому замечательному советскому графику, подлинному снайперу пера и карандаша.
1946
АВТОР И АКТЕРЫ
В течение многих лет Александр Корнейчук последовательно утверждает на сцене и в литературе особый вид драматических произведений, наиболее приближающихся к понятию "комедия". Они представляют довольно умелое соединение элементов: драматических, мелодраматических, комедийных, водевильных, сатирических, даже фарсовых. Такое жанровое многообразие в соединении с традиционным "украинским юмором" делает пьесы Корнейчука весьма доходчивыми.
Его новая комедия - "Калиновая роща" - в этом смысле является типичной. В сущности, это несколько пьес, связанных единством времени и главным образом места - колхозом "Калиновая роща". Борьба передовых людей колхоза против отсталых настроений "среднячества", выразителем которых является председатель колхоза Иван Романюк, - такова одна ситуация. При детальной разработке ее вполне хватило бы на весь спектакль, на самостоятельную пьесу.
Но есть и другая ситуация. В "Калиновую рощу" приезжает писатель Сергей Батура. Он знакомится с молодой учительницей Надеждой, которая читала его книгу и давно влюбилась в образ ее героя - матроса Горового. Надежда не подозревала, что прототип этого литературного героя живет и работает рядом с ней, в том же колхозе. Это бригадир бригады рыбаков, демобилизованный матрос Ветровой. Ветровой любит Надежду, но не решается признаться ей в любви. Надежда относится к Ветровому дружески. Может быть, даже более, чем дружески. Но образ литературного героя Горового заслонил от нее образ Ветрового. Писатель Батура считает, что его фронтовой друг Ветровой погиб. Познакомившись с Надеждой, Батура почувствовал к ней влечение, и она к нему, по-видимому, тоже. В ее глазах он был очень похож на литературного Горового. Но вот происходит встреча старых фронтовых друзей. Писатель узнает о любви Ветрового к Надежде. Обстановка запутывается. Жертвуя собственным счастьем ради счастья своего фронтового друга, писатель Батура открывает Надежде, что Горовой - это и есть Ветровой, ее подлинный герой, и сам уезжает в Киев под предлогом болезни. Надежда и Ветровой наконец находят друг друга. Такова вторая ситуация. Ее тоже с избытком хватило бы на весь спектакль и на отдельную пьесу.
Есть и третья, водевильная ситуация. Вместе с писателем Батурой в колхоз приезжает художник Верба, чтобы работать над портретами передовиков сельского хозяйства. Он влюбляется в звеньевую Василину, и она тоже влюбляется в него. Он решает навсегда остаться в "Калиновой роще" и жениться на Василине. Но происходит ряд смешных случайностей и недоразумений, вследствие чего брак чуть было не расстроился. Однако случайности устраняются, и все налаживается.