Марита взяла листок, разгладила его на столе и попыталась прочесть – строчки поплыли перед глазами. Ручка скользнула из пальцев, покатилась по скатерти...
– Я не могу, – взмолилась она.
– Можете, – Кулагин молниеносным движением вложил авторучку в руку Марите и приставил к бумаге там, где нужно было подписаться. Отпустил, только получив желаемую подпись.
– Мама, ты плачешь? – послышался сонный голос Алёнки.
Марита не видела, когда она вошла на кухню.
– Нет, дорогая, что ты… – Марита стерла со щек соленую влагу тыльной стороной ладони. Поднять глаза на дочь не могла, ведь только что продала её жизнь. Нет, не так. Её вынудили это сделать, поставив в патовую ситуацию и разжаловав из королевы-матери в безвольную пешку, покорную замыслу игрока, ведь за спиной у коршуна сила, власть и деньги. А дело, если она правильно поняла, касается самого президента! Вздумай она перечить, Мариту не раздумывая смели бы с доски к битым фигурам, лишив сразу двоих детей. А так у неё останется Миша. А Алёнка… по крайней мере она сможет быть рядом, когда…
– А вот и наша Алёна Валентиновна пожаловала. Очень рад! – с широкой улыбкой протянул девочке руку Кулагин.
Прежде чем подать свою, Алёнка украдкой взглянула на мать. Марита едва заметно кивнула. Узкая девичья ладонь вмиг оказалась в руке майора. Он тряхнул её: раз, другой, будто и впрямь приветствовал доброго друга, с которым расстался только вчера. Алёна разглядывала доброжелателя во все глаза с толикой детского любопытства.
– Скажи, ты хочешь помочь папе? – продолжая держать девочку за руку, вкрадчиво поинтересовался Кулагин.
– Хочу, а как? – кивнула Алёнка.
– Значит, хочешь, вот и отлично! Тогда вы сейчас позавтракаете, соберетесь, и мы поедем к папе на большой машине. По дороге я объясню тебе, что нужно делать, хорошо?
– Да! – Алёнка посмотрела на мать, детское личико светилось счастьем.
«А надысь змей прилетал злобный и страшный. Всю деревню выжег до тла, только яма черная осталась. Пепелище!» – проворчал Марите на ухо некто третий.
Обернувшись на голос, она обомлела. Ведь оказалась в салоне микроавтобуса, увозившего её в неведомую даль. За окном мелькали фонарные столбы и деревья. Впереди, за водителем, отгороженным от пассажиров железной решеткой, сидели рядом Кулагин и её Алёнка и тихо переговаривались между собой. Из-за спинки сиденья выглядывал аккуратно завязанный розовый бант и прикрытая ровными рядами редких пегих волос блестящая лысина майора. Дальше сиденья разделялись на два ряда, оставляя покрытую узорчатым ковролином середину салона свободной.
Марита сидела справа, на третьем по счету кресле от полонившего дочку Кулагина. На прикрытых длиной льняной юбкой коленях лежала её сумка. Больше в подпрыгивавшем на дорожных ухабах микроавтобусе никого не было.
– А где Миша? – справившись с первым шоком, подала голос Марита.
– Не волнуйтесь, ваш сын остался с няней. За ним присмотрят, – не оборачиваясь, бросил ей Кулагин.
– Где остался?
– В вашей квартире…
– Мама, ты что? – перебила фээсбешника Алёнка. – К нам тетя Лена пришла, она красивая очень и добрая, сказала, что побудет с Мишей, пока мы вернемся, а ты согласилась.
– Я?! – растерялась Марита, тщетно стараясь припомнить описанную дочерью сцену.
– Ну да, она еще тебе таблетки от тошноты дала. А ты ей показывала, где лежат одежда и памперсы для Миши. Ты что, не помнишь?
«Я?!» – но вслух, дабы не выглядеть в глазах дочери полной идиоткой, на этот раз Марита сказала другое:
– Да, помню, конечно, помню.
На самом деле Марита не помнила, как собиралась в дорогу. Больше того, она не могла понять, как могла согласиться оставить сына на попечение незнакомки. Почему вместо образа милой няни в голове у Мариты образовалось слепое пятно? Ведь она ничего не пила, кроме воды с лимонным соком.
Ах да, таблетки от тошноты…
Марита открыла сумку и сразу обнаружила в ней коробочку с названием «Церукал». Сверху бисерным почерком было написано: 2 раза в день за полчаса до еды. Глянула на просвет флакон коричневого стекла, потрясла, все еще не в силах поверить в реальность того, что происходит.
В этот момент из скрытой от глаз рации водителя послышался шипящий, искаженный помехами голос. Шофер включился в диалог.