– Как обстановочка, командир? – из-за спины интересуется Алёхин. Голос – крупный наждак давно умершего барда: «Поговорри хоть ты со мной…»
– Как видишь, полный штиль!
– Покурим? Я свои положил в чемодан. Бросаю…
Валерий стягивает перчатку, вынимает из кармана брюк ополовиненную пачку сигарет и дает закурить Сашке.
Глубоко затянувшись, друг выталкивает изо рта облачко сизого дыма вместе со словами:
– Да уж, попали мы в передрягу!
– Сигареты забыли в список включить, – через паузу говорит Валерий. – Кофе бы сейчас, горячего…
Нелька дважды предлагала, а он отказался. Сраный ревнивый мавр из пьесы Шекспира. Нелька…
– А я бы и от чаю не отказался! – соглашается Алёхин.
Слова не нужны, оба продолжают курить молча. Взгляд упирается в коридор пассажирского салона, Валерий смотрит в его пустоту: вдох-выдох-дым, вдох-выдох-дым, вдох-выдох-дым…
– Гипнотизируешь? – ухмыляется Алёхин. В костюме аэродромного техника друг напоминает пингвина-переростка.
– Вроде того, – кивает Валерий.
Авиация состоит из заклепок и подъёбок.
– А толку! Я уже и ножичком энто дело подковырнуть пытался.
– И как?
– Без-ре-зуль-та-тно! – режет слово по слогам Алёхин. Закрой глаза – услышишь Высоцкого в роли Глеба Жиглова. – Погоди, я стаканчик в кокпите возьму, затушим.
Алёхин отдает ему тлеющий окурок и уходит вперевалочку по-пингвиньи. Валерий глядит ему вслед, стараясь сосредоточиться хоть на чем-то. Не позволить глухой тоске, комом подкатывающей к горлу, захлестнуть с головой. Хочется одного, свернуться калачиком, лечь на пол и тихо ждать конца. Уснуть и видеть сны…
Пальцы безвольно разжимаются, выпуская Сашкин окурок. Оранжевый огонёк вычерчивает в воздухе плавную кривую. Медленно, невозможно медленно. Валерий ловит его у самого пола, сжимает ладонь. Резкая боль – окурок прожигает перчатку насквозь.
– Кэп, чего это ты в три погибели? – застигает вопросом врасплох вернувшийся Алёхин.
– Да вот, сигарету твою потушил, – отвечает Валерий, предъявляя другу обуглившееся отверстие на перчатке.
– Что, так не терпелось? – Изумляясь, Алёхин забавно топорщит усы, подставляет под руку стаканчик с жидкостью на донце. Следом за первым, Валерий сбрасывает туда свой дотлевающий окурок, запоздало отвечает:
– Да нет, просто выпал из рук.
– Ага, – хмыкает Санька. Встряхивает стаканчик. – Я это в туалете на раковину поставлю. Будет банка из-под консервов, сделаем нормальную пепельницу.
Валерий кивает и говорит в спину другу:
– Давай, я пока закроюсь.
Алёхин оборачивается:
– Нет, погоди. Давай лучше я.
– Думаешь, я не справлюсь? – вскидывается Валерий.
– Справишься, командир. Только что-то ты больно бледный.
– Все мы бледные с некоторых пор. Не волнуйся, прыгать не буду.
– А я уж подумал, грешным делом. Кэп на себя не похож, мало ли что… Хитрук, конечно, парень отличный, но летать с тобой мне как-то привычней, – расплывается в улыбке Алёхин. Цепкий взгляд друга ощупывает лицо, покрывшееся мелким бисером холодного пота.
Валерия мутит.
– Вот именно, – бодрится он. – А бортинженер у нас не продублирован.
– Угу, единственный и неповторимый! – ухмыляется Алёхин. Глаза оттаивают – командир в порядке.
– А то… кто будет движки запускать, если стронемся с места?
– Да уж… на запуск чертовых семь минут. Как думаешь, они у нас будут?
– С такими вопросами лучше к гадалке или к астрологу. Пусть глянет по звёздам.
– Точно, а заодно объяснит на какой-такой елдовине мы тут стоим, словно памятник гражданской авиации.
– Скорее, как Мавзолей…
– Тс-с-с, тихо. Вас снимает скрытая камера, – лыбится Алёхин.
– Иди уже, камера…
– Так точно! – стаканчиком с бычками козыряет Алёхин, затем скрывается за дверью туалета.
Валерий хватается за стенку, стараясь навести резкость – разверстый дверной проем двоится перед глазами.