Он был счастлив, потому что с самого начала понимал все, что делала Леня Муралев. Она вела его и Джагбира на юг, каждый ярд пути. Они чувствовали вожжи, но не могли поверить в них, потому что она так старательно пыталась убить их. И она пыталась — до предела — полагаясь на его интуицию и выносливость Джагбира, что они, несмотря ни на что, выживут. В конце концов, пузырек с ядом был реквизитом в шараде. Она думала, что они переживут это, и они пережили.
Итак, истина, последнее слово было столь же ясным, как сапфировое озеро на востоке: русские будут использовать два маршрута, свой главный центр тяжести, свои монгольские орды направят на север. Вплоть до момента нападения они заставляли свои жертвы верить, что основная тяжесть атаки направляется на юг и может быть даже направлена против Турецкой империи. Такой обман, в случае успеха, застал бы британские и индийские силы врасплох на расстоянии до тысячи миль.
Но поверит ли главнокомандующий в Индии, который никогда не встречался с Леней Муралевым, что существует женщина, обладающая смелостью, умением и рассудительностью использовать отравленный колодец в качестве приманки для ловли мужчин, уже умирающих от жажды?
Он искоса взглянул на спокойный профиль Муралева. Письменные неопровержимые доказательства были у Муралева в бумажнике, который лежал в боковой седельной сумке. Однако было бы неправильно требовать показать это. Это испортило бы ветер истины, который дул над памиром и давал ему эту спокойную уверенность. Он бы этого не сделал.
Прежде всего он был счастлив, потому что нашел Муралева там, где тот должен был быть, и делающим то, что должен был делать. Теперь у них будет возможность поговорить вместе. Возможно, даже, они вместе отыщут дом недоступной птицы. Возможно, ему удастся убедить Муралева приехать на время в Индию. Как только они пересекут границу, не будет необходимости спешить. У них будет время поговорить и подумать. Он сможет задавать вопросы и учиться, а в процессе обучения обретет частичку с таким трудом завоеванного спокойствия Муралева.
В быстром путешествии прошло три дня. На четвертое утро Робин проснулся за два часа до рассвета и разбудил остальных. В это время поднялся сильный ветер. Обретенный на свободе, он промчался по памиру и утащил за собой жалкое навесное укрытие — два куска войлока, которыми Муралев поделился с ними. Джагбир всегда спал, зажав винтовку между колен, обнимая ее холодное дерево и горящую сталь, как голландский бургомистр обнимает свою голландскую жену. Сезон был далеко в разгаре, и их пальцы часто становились такими твердыми, что они несколько минут подряд возились, застегивая один-единственный кожаный рычажок. Они ели молотый ячмень, смешанный в миске с творогом.
— День будет тяжелый, — сказал Муралев. И помните, эти киргизы сказали нам, что дорога плохая.
Вчера они наткнулись на четырех кочевников, которые сообщили им, что тысяча всадников расположилась лагерем сразу за границей с Россией. Муралев думал, что три или четыре небольших отряда кавалерии уже будут на китайской стороне, разыскивая их. На Памире не было пограничных заграждений, и офицер мог легко сказать, что он перешел границу по ошибке. Один из таких отрядов наверняка находился на перевале впереди. Поэтому Муралев согласился, что пробовать перевал небезопасно. Вместо этого они должны сегодня самостоятельно найти дорогу через отроги Музтаг-Аты. Перевал был выше шестнадцати тысяч футов; их маршрут должен был привести их ближе к девятнадцати тысячам.
Они с трудом вскочили в седла, и пони с трудом тронулись с места. Вечером они видели юрты на равнине в пяти милях к востоку, но сейчас там не горело ни огонька. В гаснущих звездах, в предрассветных сумерках Робин увидел впереди двух мужчин, скачущих вперед по черной пустоте земли. Здесь не было даже костей предыдущих умерших, которые могли бы указать им путь. Через час он позвал Джагбира: «Чоро, похоже, что один из твоих мешков с едой развязался».
Джагбир закрепил ремешок, затем с улыбкой повернул голову. — Спасибо, сахиб.
Ответная улыбка исчезла с губ Робин. Лицо Джагбира было желтым под равномерно нанесенной призрачно-желтой краской, тонкой, но яркой на его темной коже. Он излучал эманацию, подобную той, что исходит от разлагающихся тел или от медуз в восточных морях ночью. Его миндалевидные глаза изумленно сузились, когда он уставился на что-то за плечом Робин. Робин обернулась.