- Громко дышат? Как это? - заинтересовалась Элли.
- В период где-то между осенью и зимой, перед первым снегом в тихую, безветренную погоду я люблю слушать лесное безмолвие. Весной и летом лес очень оживлённый. Осенью звуки постепенно уходят. Перед наступлением зимы лес окончательно смолкает и засыпает. Серые облака над елями - всё это его сновидения. И мгла между деревьями - тоже. И бесконечность, и отражения в болотной воде - сон. Всё лесной сон. Иногда можно услышать одинокое чириканье или крик крупной птицы - я могла простоять полдня, дожидаясь его. На миг чириканье заполняет небо с его облаками, но не оглушает. Это чистый, необыкновенно легкий, совершенный звук. Вся жизнь концентрируется в нём. После того, как стихает раскат от чириканья, снова устанавливается безмолвие и становится необыкновенно просторно. Поверь, это много значит. А собаки мешали. Они дышали громко.
Все земные звуки тонут в мягких мхах, в болотах и сырой подстилке из листвы, иголок и шишек, зато в небе любой звук выходит за собственные пределы, становится осязаемым и видимым. Предзимняя лесная тишина - это тоже своего рода музыка. Лес раскрывает её красоту только тем, кто с ним заодно. Привыкшая к шуму волн Уннур ещё до войны открыла необычную мелодию в лесу топинамбуров, позднее осквернённом и уничтоженном миннезингерами. Эту музыку невозможно услышать только ушами. Для неё необходимо распахнуть все чувства - даже те, о которых ты и не догадывался. Она охватывает все мысли. То, что перед ними. И то, что после них.
Буры готовы были свернуть шею любому, кто покушался на её покой, на её мрачную нежность, на её теплоту и холод. Потому чужаки нередко находили смерть в лесах, взятых под опеку бурами.
Элли кротко кивнула, засунула руки в карманы брюк и деловито осмотрелась по сторонам.
- Может быть, я даже поняла тебя в этот раз, - произнесла она. - Я на шмелиные фермы. Пойдёшь со мной?
- Нет, пожалуй, - сказала Дженни и развернулась к рогатому домику. - Хочу поиграть с теми маленькими волшебниками.
Пусть бы даже тардиград повидал уже всё на свете, однажды непременно наступит момент, когда реальность раскроется ему с новой стороны. Тогда её будет трудно понять или сложно поверить в неё.
Какой-нибудь простак, несомненно, махнёт на всё рукой, но только не тардиград. В непонимании, в неизвестности есть обаяние и привлекательность. А отрицание - всего лишь изъян, создаваемый привычкой. Привычки многое упрощают, но когда они живут дольше, чем положено, то обязательно приводят к ошибкам, а это уже серьёзно. Необходимо знать цену ошибкам и уметь избегать их.
Реальность когда-нибудь обязательно попытается ускользнуть, выпорхнет из ладоней и устремится куда-то за горизонт, и тогда ты должен отправиться вслед за ней. Никакого отрицания!
Крейг, как и ожидалось, отыскал апостола Кука у биохаба. Ему непросто было принять тот факт, что это и есть Бернард. Неприятие Крейг ощущал физически. Оно отдавало где-то в голове, над глазами.
Даже в странном и сложном искусстве, в котором он считал себя поднаторевшим, Крейг обнаружил собственное глубокое несовершенство. Раньше он был уверен в своей способности принять всё, что угодно. Видимо, в какой-то момент он поддался привычке и позволил отражению реальности в своём сознании принять окончательную форму. Если бы так не произошло, то и не возникло бы неприятия.
Остановившись перед сидящим на траве апостолом, Крейг ещё раз заглянул в письмо Элли. Возможно, глаза ранее обманули его. Он скомкал письмо, убрал в карман и осмотрелся вокруг. В сущности, за всю жизнь про этот мир вокруг себя он ничего не узнал. Только если самую малость.
- Кислый вид у тебя. Ты тоже болен злобой сегодня? - обратился к нему апостол. - Если зол, значит, где-то просчитался. Ошибся в чём-то.
- Всё из-за терапии, - ответил Крейг. - Мой мозг отравил меня, когда я захотел убить лунопоклонника.
- Твой мозг, видимо, умнее тебя, - апостол кивнул, будто подтверждая собственные слова, и дотронулся до маленького елового ростка, прямо перед ним торчащего из земли.
Год назад Бернард выпросил у маленькой Элли горсть еловых семян и принялся сажать их где попало. Проклюнувшиеся ёлки балдж выкапывал и пересаживал в места, где ростки никто не растопчет и не съест.