Они решили покинуть город и вечером 4 января приехали на вокзал Гар-дю-Нор, чтобы добраться до побережья и уплыть в Англию. Однако на всех парижских вокзалах с утра дежурили полицейские с фотографиями беглецов, и их тут же арестовали. Литвинова отвезли в тюрьму Санте, а Ямпольскую – в Сен-Лазар, куда обычно отправляли женщин. На следующее утро французские газеты вышли с громкими заголовками, вскоре перепечатанными многими мировыми СМИ. Например, «Нью-Йорк таймс», переврав все, что можно, писала: «Русские студенты, мужчина и женщина, арестованы в Париже по подозрению во многих политических преступлениях, включая ограбление банка в Тифлисе. Они жили в Латинском квартале, и их квартира использовалась для собраний революционеров. Полиция предполагает, что задержанные могут быть причастны к нескольким убийствам»[135].
Торжествующий Гартинг доносил в Петербург: «Из частных бесед мне известно, что премьер-министр Клемансо в данное время в принципе ничего не будет иметь против экстрадиции Валлаха. Судебный следователь, ведущий это дело, с приятелем которого я имел случай говорить, вполне расположен к России и готов сделать все возможное»[136]. Премьер, твердо настроенный на союз с Россией, и правда был готов пойти ей навстречу и выдать арестованного, но нашлись и те, кто выступил против. Министр юстиции, видный политик Аристид Бриан, указал, что невозможно доказать как причастность Литвинова к ограблению банка, так и его намерение разменять злополучные купюры. Правда, к тому времени все остальные участники размена тоже были арестованы по наводке Житомирского; спутница Богданова, по сообщению той же «Нью-Йорк таймс», пыталась при этом проглотить злополучные купюры, но подавилась.
Однако их связь с Литвиновым тоже никто не мог доказать. Важно и то, что во время скитаний по Парижу Литвинов и его спутница смогли избавиться от большей части компрометирующих их банкнот, оставив лишь четыре – чтобы не умереть с голоду в Англии.
Гартинг, явно приунывший, 16 января доносил начальству: «Что касается арестованного в Париже Меера Валлаха, то представителем министерства внутренних дел сообщены были все сведения о нем французскому правительству, которое, однако, вопреки энергичной деятельности парижской полиции, признало для себя целесообразным сделать распоряжение об освобождении Валлаха из-под стражи»[137]. А тут еще 19 января лидер левых социалистов Жан Жорес обратился в газете «Юманите» к правительству с требованием немедленно освободить обоих арестованных. Нелюбовь к царскому правительству и сочувствие к революционерам были широко распространены во французском обществе, и власти пришлось это учитывать. Уже 21 января чиновники префектуры привезли в тюрьмы Санте и Сен-Лазар распоряжение об освобождении месье Литвинова и мадемуазель Ямпольской и их высылке из Франции.
Литвинов удивился, узнав, что его подруга (некоторые авторы даже называют ее гражданской женой), не посоветовавшись с ним, пожелала выехать в Бельгию. На этом их роман завершился, а уже через год Фанни-Фрида вернулась в Россию. Там она переводила медицинскую литературу, а после революции работала в Ленинграде глазным врачом. Замуж она так и не вышла и жила с семьей своей сестры Ревекки Шницер. Ее дальнейшая судьба неизвестна, но дотошные краеведы нашли в Нижнем Новгороде могилу некоей Фриды Юльевны Ямпольской (1893–1973). Возможно, это редкое сочетание имени и фамилии относилось именно к спутнице Литвинова, но ее дата рождения отличается от подлинной на 12 лет, и речь может идти о простом совпадении.
Что касается самого Литвинова, то он при освобождении заявил, что хочет выехать в Англию, но не может, поскольку не имеет денег на дорогу и должен их заработать. Французский закон предусматривал такую возможность, но у желания была и другая причина. У нашего героя отсутствовали документы на фамилию Литвинов, которую он назвал при аресте, а поддельный паспорт он выбросил вместе с деньгами или оставил в руках полиции. Ему требовалось добыть не только деньги, но и новые документы, иначе на английском берегу его вполне могла ждать высылка обратно. По словам З. Шейниса, «Литвинов устроился на работу в сапожную мастерскую, две недели чинил туфли и ботинки парижанам, заработал кое-какую сумму и даже успел сделать себе в частной клинике небольшую хирургическую операцию»[138]. Попутно он сумел раздобыть – возможно, у своего жившего в Германии брата – тот самый паспорт на имя Давида Финкельштейна, с которым 3 февраля 1908 года сошел на берег в Дувре.