— Ой, да пожалуйста. — Шандор встал с земли, подал руку Ирвину и только потом отряхнул штаны. — На тебя там тоже налипло. Надоем ещё. Ещё не будешь знать, как от меня избавиться.
Сосны сменились мрачными деревьями: они почти не качались, зато скрипели как-то медленно, надсадно, мрачно. Шандор шагал легко, Ирвин старался не спотыкаться, но не получалось. Потом они вломились в заросли розовых ягод, и Шандор сказал:
— Ого, ого, да это же малинник. Попробуй, сладкая, как поцелуй любви в шестнадцать лет. Попробуй, говорю.
Ирвин попробовал: сок размазался по пальцам. Лес такой разноцветный, тесный, шумный, и сосны с тёмными деревьями скрипят по-разному.
— Куда мы идём?
— В дом, где нас кое-кто, наверное, ждёт.
— А там есть келья?
— Нет, но есть спальня, кухня и кладовка.
— Зачем ты меня забрал?
— А тебе нравилось в обители?
Вообще-то нет. Вообще-то Ирвин не особенно даже помнил, как туда попал. Но почему Шандор теперь решает, куда Ирвин пойдёт и где будет жить?
— А если я не пойду?
— Твоя мама хотела, чтоб ты жил со мной.
— А почему?
— Надеялась, я смогу тебе помочь.
— Ты сможешь?
— Постараюсь.
— А я однажды украл зеркало.
— Зачем?
— Хотел на себя посмотреть. Приехал новенький, и у него, когда отняли вещи, зеркало тоже выложили. И я пробрался…
Малина тут же показалась сперва горькой, потом кислой. Зеркало тогда отобрали почти сразу, и посадили в темноту, и заставили дышать в унисон с братом — Ирвин его не видел, только слышал дыхание, да чуть касался локтя колышущийся рукав. Зачем всё это — куст, малина, лес, Шандор рядом, — если всё это кончится обителью, наверняка его найдут ведь, и тогда…
— Ты чего, Ирвин? На, держи, смотрись, — Шандор протягивал ему зеркальце в костяной оправе. — Держи, не урони. Я в детстве яблоки таскал.
— И что тебе сделали?
— Ничего хорошего.
Просыпался — не думал ни о чём. Миг-два лежал, солнце светило через шторы. Фыркал лучу, пытаясь сдуть его с лица, как прядь волос. Вспоминал, кто он. На мгновение казалось, что он помнит что-то ещё, что он плывёт на корабле и смотрит в море, и смотрит на луга с горы, и лежит на траве, раскинув руки, и всё это одновременно, и ещё, ещё… Выныривал из серо-голубой дали обратно в себя. Ждал. Слушал, как внизу ходит отец — двигает стулья, звенит ложкой о тарелку; или отец уходил в лес, и тогда можно было лежать не вслушиваясь, ждать отца из тумана. Он всегда приходил, всегда возвращался, и с каждым шагом его в сторону дома радость росла в груди, как волна. Можно было — вскочить, вихрем сбежать по лестнице, поскользнуться на стёртом полу, упасть и рассмеяться. Лучи и волосы ниже плеч щекотали шею. Если смотреть на солнце сквозь зелёный лист, мир делался совсем правильным, совсем летним. На завтрак были чёрный хлеб и щавель, и день стелился впереди — блестящий, совсем новенький, как капля росы. Но в то утро всё было иначе. Шандор проснулся оттого, что услышал голоса: отцовский и ещё один, незнакомый. Босиком сбежал по прохладным, не согревшимся с ночи ступенькам, ёжась, ввалился в кухню и услышал:
— А вот и юный Шандор. Что ж, рад видеть.
На стуле, где обычно сидел Шандор и который отец сколотил сам, сидел человек в чёрном и бордовом, крупный, черноволосый, и качал головой. Смотрел так, будто был хозяином. Сказал:
— Не хочешь поздороваться?
— Вы кто?
— Видишь ли, я твой наставник. Магия выбирает будущего мага, и маг нынешний — это я — забирает его с собой и учит всему. И отказаться, к сожалению, нельзя.
— Вы… Зачем вы пришли?
— Боишься меня? — Человек смотрел на Шандора внимательно и как будто с симпатией. Будто он понимал больше, чем Шандор мог предположить. Будто бы имел право так смотреть. Вздохнул и объяснил: — Видишь ли, мы с твоим отцом повздорили. Он не хотел, чтоб я тебя забирал. Начал драку. Я ему, как бы объяснить, стёр память о тебе. Отправил в иное место.
Шандор застыл на миг — и стрелой выбежал во двор. Может, отец во дворе, может быть, в лесу, может быть, незнакомец врёт, потому что ведь не может такого быть, чтобы отец куда-то делся, не может быть, чтобы…
Незнакомец не бросился за Шандором вслед, но почему-то появился у забора. Прямо из воздуха — всё такой же спокойный, основательный.
— Понимаешь, ты всё равно пойдёшь со мной.
Шандор старался запомнить всё, что видит и ощущает, как учил отец. Что подо мной? Скамейка и крапива. Что за моей спиной? Стена сарая, и краска на ней, как обычно, шелушится. Надо бы обновить, и на скамейке тоже, а крапиву оставить — пусть растёт, не всё же лютикам да ромашкам. Шандор чуть наклонился и погладил колкий лист — ладонь обожгло болью, вот спасибо. А ещё лучше сейчас было бы нырнуть в ледяную воду. Надо мной небо. Кто передо мной?