Брат Бертольд обменялся красноречивыми взглядами с другими монахами. Вердикт был предрешен. Голос инквизитора нараспев зазвучал под сводами:
— Во имя Господа нашего Иисуса Христа и Святой Матери Церкви, силой, данной нам Престолом Святого Петра… Обвиняемые признаны виновными в тягчайших преступлениях: ереси, пособничестве слугам Тьмы, сокрытии демонических существ, проведении мерзких ритуалов, отступничестве, ведовстве… Предаем их анафеме! Отлучаем от лона Церкви! Передаем светской власти для свершения правосудия – очищения огнем! Во искупление их скверны и в назидание всем! Anathema sit!
— Anathema sit! – хором, как погребальный звон, ответили монахи.
Аутодафе
Площадь перед Ланнским собором. Полдень, но серое небо делало день похожим на сумерки. Четыре столба, врытые в землю. Горы хвороста, пропитанного смолой, у их подножия. Толпа – море озверевших лиц, жаждущих зрелища. Пленных приволокли еле живых. Спасовского – истерично рыдающего, обмочившегося. Жужу – злобно выкрикивающую проклятия. Гошпу – безумно улыбавшуюся чему-то своему. Ешку – молчаливого, с окровавленными бинтами на руках, вытащили стражники, Он не мог мдти сам. Их привязали к столбам цепями.
Волков стоял на ступенях дворца, среди прочей знати. Его лицо – каменная маска. Он видел не грешников, а пешки, разменянные в чужой игре. Видел ужас в глазах Спасовского, безумие в глазах Гошпы, немую ненависть Жужи, нечеловеческое спокойствие Ешки. Агнес стояла рядом, закутанная в темный плащ, лицо скрыто капюшоном. Она не смотрела на костры. Она смотрела сквозь них, на восток, ее губы беззвучно шевелились.
Факелы коснулись хвороста. С треском и шипением взметнулись языки пламени, сначала робкие, потом всеядные, яростные. Желто-красные столбы взвились к серому небу, сливаясь с багровыми отсветами на горизонте. Крики… Спасовского – пронзительный, животный визг, обрывающийся на хрипе. Жужи – хриплые ругательства, переходящие в нечеловеческий вопль. Гошпы – странный, певучий стон, словно колыбельная. Ешки – только глухой, протяжный стон, словно рев умирающего быка, и то ненадолго. Они потонули в реве толпы, в монотонном пении монахов, читающих отходную.
Волков чувствовал жар на лице, едкий запах горелого мяса и волос. Он видел, как Агнес содрогается всем телом под плащом. Она не смотрела на агонию. Она смотрела в пустоту востока, и ее шепот, едва слышный сквозь гул, достиг только его уха:
— Он знает, Яро. Демон. Он почувствовал их смерть. Как разрыв. Его ярость… она черная волна. Она уже бьется о стены этого города. Он идет сюда. За нами. За тобой… —
Архиепископ Ланна, наблюдавший казнь с высокого балкона, был доволен. Трибунал свершился. Его роль как столпа Веры подчеркнута. Он дал Волкову официальные полномочия Инквизитора для поимки главных злодеев.
Но в глазах Агнес, мелькнувших из-под капюшона, Волков прочел иное: костры не убили тьму. Они лишь разозлили древнего дракона. И следующая битва будет не в подземельях, а в самом сердце Швацца. Он повернулся, оставляя за спиной вонь горелой плоти и клубы пепла, уносимые ветром. Впереди были соглядатаи герцога Карла, Швацц и тень Виктора, ставшая осязаемой, дышащей ненавистью угрозой. Боль под ключицей пульсировала в такт его шагам, напоминая о цене пути. Дорога на восток, к новому витку смертельной игры, казалась бесконечной и ведущей в самое пекло.
Эшафот на площади Святого Себастьяна в Ланне еще дымился. Прах сожженных пособников колдунов ветер гнал по брусчатке, смешивая с грязью и соломой. Толпа, насытившись зрелищем, уже редела, унося с собой смятение страха и праведного гнева. Воздух висел тяжело: запах горелого мяса и волос, смолы и чего-то глубже, кислого – страха, впитавшегося в камни за века казней.