Оливия встала, ее фигура в простом, но дорогом платье казалась вдруг более высокой и решительной. - Спасибо вам, граф Лерхайм. Донесите герцогу правду. Скажите ему… – она сделала паузу, глядя ему прямо в глаза, – скажите, что я буду бороться. За свою землю, за своих дочерей, за свое будущее с его сыном. Но мне нужна его поддержка. Нужны люди. Верные, сильные люди. Как барон. Ее взгляд скользнул к Волкову, в нем читалась глубокая признательность и зависимость. - Одной мне… очень тяжело. Они душат меня в моем же доме.
Она жестом пригласила их взглянуть на карту. - Вот картина, уважаемый граф. Трон держится не на законе, а на балансе. Каждый шаг может нарушить равновесие. А над нами — тени Императора и герцога Карла Оттона. Ее голос звучал ясно и твердо. - Я хочу видеть Швацц свободным, но верным. Независимым, но союзным. Я готова признать сюзеренитет Империи, если за мной признают законное право на престол.
Фон Лерхайм задумчиво провёл пальцем по подбородку, его взгляд стал проницательным. - Вам нужны гарантии? – спросил он осторожно.
- Нам нужен выбор, – властно вмешался Волков, шагнув вперед. Его фигура заслонила часть окна. - Не навязанный, а признанный. Клара — не марионетка. И я не буду слугой чужих амбиций. Он посмотрел на Лерхайма, не отводя глаз. - Если герцог Карл хочет стабильности — пусть поддержит ту, кто уже удержала край от хаоса. А не того, кто впервые увидел меч только на гербе.
- Герцог Карл хочет мира, – произнёс фон Лерхайм осторожно, взвешивая каждое слово. - Но и император требует порядка. С вашей стороны мы видим силу. Но видим ли мы готовность к компромиссу?
Клара поднялась во весь рост. Ее взгляд стал особенно пронзительным, почти выжигающим: - Я готова говорить с императором. Я готова слушать его совет. Но я не отдам свой трон мальчику в обмен на шутовскую корону. Она бросила быстрый взгляд на Волкова. - И уж тем более не откажусь от человека, который рядом со мной не по крови, а по выбору. Барон доказал свою преданность.
Фон Лерхайм долго смотрел на них обоих – на маркграфиню с ее гордым, но измученным лицом и на сурового воина, ставшего ее щитом. Затем медленно, с неожиданной глубиной уважения, поклонился: - Я передам всё слово в слово. И добавлю от себя: в Швацце наступила оттепель. Но главное — не растопить сердца. Главное — не утопить в воде надежды.
- Будьте уверены, Ваша Светлость,» – Лерхайм встал и снова поклонился уже на прощание. «Его Высочество будет действовать. Информация бесценна. Он повернулся к Волкову. - А вы, барон… ваши наблюдения точны как выстрел арбалета. Герцог оценит. Держите руку на пульсе. И берегите Ее Высочество.
- Всегда, граф, – Волков ответил коротким, почти незаметным поклоном, но в этих словах звучала железная клятва. - Пока я здесь, никто не посмеет поднять на нее руку. Его взгляд стал холодным и целенаправленным. - Но корень зла – глубже. И его предстоит вырвать. Скоро.
Граф Лерхайм вышел. Принцесса Оливия подошла к высокому окну, Волков встал рядом. Они смотрели на вечерний Швацц – город, где золото куполов соседствовало с грязью переулков, богатство – с беспокойством, а красота скрывала бесчисленные угрозы. Золотая цепь Ордена Голубя, брошенная на столе, тускло поблескивала в последних косых лучах заходящего солнца – немой символ ложной щедрости и реальной, наглой узурпации власти.
Клара и Иероним остались в зале, наполненном вечерними тенями. Она подошла к нему ближе, и ее шепот был едва слышен в наступающей тишине:
- Думаешь, он понял?
Волков ответил так же тихо, его взгляд был устремлен в темнеющее небо за окном:
- Он понял. А вот поверит ли — зависит от нас.
Идем в кабинет.
Глава 18. Зов тела
Тишина после ухода Лерхайма была густой, звонкой. Не та тишина Вильбургского тронного зала, а иная – наэлектризованная, трепещущая невысказанным. Волков стоял у окна в кабинете, спиной к комнате, будто разглядывая серые крыши Швацца. Покалывание под левой ключицей пульсировало в такт ускоренному стуку сердца. Он слышал ее дыхание за спиной – короткое, прерывистое, как тогда, в сырой башне замка Тельвисов, когда страх смешивался с чем-то иным, запретным и жгучим.
— Иероним… — ее голос был шепотом, обжигающим тишину.
Он обернулся. Она не сидела на своем кресле. Она стояла посреди комнаты, бледная, хрупкая, но не сломленная. В ее глазах – не благодарность спасителю, не трепет перед посланцем герцога. Там горел тот самый огонь, что согревал их в ледяном аду плена. Огонь признания. Голода.