Глава 26. Отсрочка и Демонический Знак
Шацц, столица земли Винцлау, дышал тяжело, как больной в лихорадке. Воздух был пропитан не просто осенней сыростью, но гнетущим ожиданием. Созыв ландтага – высшего собрания сословий – висел над городом дамокловым мечом. Для канцлера Брудервальда это был долгожданный шанс, инструмент для решения «наболевшего вопроса» о браке маркграфини. Он видел в этом логичный шаг к стабильности, точнее – к стабильности своей клики. Его формальное предложение о созыве был исполнено самодовольной уверенности.
Но для Фолькофа фон Эшбахта и самой Клары Оливии фон Винцлау это было объявлением открытой войны. Они знали: на этом ландтаге Брудервальд и его союзники – алчный казначей Амциллер и трусливый майордом Вергель – либо протолкнут своего ставленника в мужья Оливии (а значит, и в правители Винцлау), либо спровоцируют кризис такой силы, что земля погрузится в хаос гражданской войны. Ставки были выше некуда.
Экстренный Совет собрался в главном зале резиденции под тяжелыми сводами, увешанными потускневшими штандартами прежних маркграфов. Председательствовал Брудервальд, его фигура в дорогом, но консервативном камзоле казалась монолитом уверенности. Рядом, как тени, сидели наблюдатели: граф Лерхайм, посланник герцога Ребенрее, с ничего не выражающим лицом, и его вечная тень, тихий секретарь Мейер, чье перо уже было готово зафиксировать каждый вздох. Напряжение висело в воздухе гуще пыли.
Оливия сидела на маркграфском кресле, спина прямая, руки сцеплены на коленях, скрывая дрожь. За ее спиной, как страж, стоял Волков. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользил по лицам собравшихся. Под левой ключицей ноющей болью напоминала о себе старая рана – память о битве с иным злом. Боль, ставшая барометром опасности.
Брудервальд открыл заседание, его голос, нарочито весомый, заполнил зал. Он говорил о необходимости стабильности, о долге маркграфини перед землей, о неотложности ландтага для решения вопроса престолонаследия через брак. Каждое слово было ударом кувалды по позициям Оливии.
Когда его речь закончилась, повисла тишина. Все взгляды устремились на маркграфиню. Брудервальд уже мысленно праздновал победу.
И тогда Оливия поднялась. Ее движение было плавным, исполненным достоинства, которое не могло быть напускным. Ее голос, усиленный гнетущей тишиной, прозвучал звонко, как удар хрустального колокола, и заставил вздрогнуть даже Лерхайма:
- Господа! – ее голос, усиленный тишиной, прозвучал звонко. - Я ценю заботу канцлера о будущем Винцлау. Однако! Земля наша еще не оплакала должным образом моего супруга. Она изранена враждой, истощена неурожаем. Прежде чем решать судьбу моего брака – вопроса глубоко личного и династического – я, как законная правительница, обязана испросить совета и благословения нашего верховного сюзерена, Императора! Его мудрость и авторитет неоспоримы. Ландтаг откладывается до получения его высочайшего мнения!
Эффект был подобен взрыву. Брудервальд побагровел, вскочив с места. - Это... это беззаконие! Земля требует решения НЫНЕ! Лерхайм сохранял каменное спокойствие, но его глаза сузились – ход был сильным, формально безупречным, но крайне рискованным. Император мог поддержать кандидата герцога Ребенрее, Сигизмунда, или, что хуже, выдвинуть своего протеже! Мейер, забыв о сдержанности, лихорадочно строчил в своем блокноте, его перо скрипело по бумаге.
Волков наблюдал, гордый едва сдерживаемой яростью за спиной Оливии и холодным расчетом. Контрудар, подготовленный им и отрепетированный до мелочей с Оливией, попал точно в цель. Но внезапно знакомая боль под ключицей сменилась острым, ледяным уколом чистого страха.
Инстинктивно его взгляд метнулся к гвардейцам у дверей. Один из них, молодой парень, стоял слишком прямо, неестественно замершим истуканом. Его лицо было восково-бледным, лишенным румянца жизни. А глаза... Глаза были широко открыты, но пусты, словно покрыты мутной, маслянистой пленкой. И в этой пустоте, на долю секунды, мелькнуло нечто нечеловеческое – холодная, бездонная насмешка, знакомая Волкову по самым страшным кошмарам из проклятого замка Тельвисов. Черты лица гвардейца словно поплыли, исказились, приняв чуждый, демонический облик.
Агнес, стоявшая в нише, резко вдохнула, сжимая свой мешочек с травами. Она увидела то же самое. Виктор. Или его прикосновение. Он был здесь. Сейчас. И использовал слабое звено – молодого гвардейца – как свою марионетку, чтобы насладиться их страхом.
Гвардеец вдруг дернулся, как марионетка, которую дернули за нитку. Его алебарда с оглушительным грохотом упала на каменный пол. Следом рухнул и он сам, забившись в немой, ужасающей судороге. Его тело выгибалось дугой, конечности дергались в безумном танце, челюсти были сжаты так сильно, что послышался скрежет зубов. Звук падения оружия и конвульсий разорвал напряженную тишину зала.