Однако успели.
Загрузились в вагон, попрощались с провожающими, познакомились с проводницей, явно предупрежденной о каких-то супер-супер-пуперпассажирах, помахали в окошко руками, тронулись.
Заказывая билеты на «Россию», клерки администрации Президента знали точно: люди в Москву едут солидные, важные, им непременно нужен вагон СВ, а в нем — купе «люкс», и чтоб два проводника на вагон, и чтоб чистый туалет, и глухие — тоже чистые, главное! — шторы на окнах, и еще одно главное: питаться лучше бы не в вагоне-ресторане, а в своем купе, обслуга ресторанная все заказанное мухой принесет. Такой вот поезд. Это удобно, счел Пастух, и благонадежно, поскольку идти в вагон-ресторан, сидеть там на виду у всяких пассажиров — не всегда комильфо, особенно когда любой из пассажиров может оказаться наймитом ЦРУ или Управления госбезопасности Японии.
Типа того. Но — в теории.
Хотя Пастух слабо верил в теоретически возможные попытки похитить Марину из поезда. Или вообще ликвидировать как персону нон грата на этом белом свете. Ну на хрена? Научный мир — это если и мафия, то все ж какая-никакая интеллигенция. С оговоркой: научная. Трудновато представить, что какие-то ученые мужи нанимают не интеллигентных, но опытных в своей профессии киднепперов, а те уносят женщину в мешке из-под картошки и вываливают где-нибудь в лаборатории перед компьютером или чего там еще есть? Нет, это тоже не комильфо, если чуток подумать…
А уж она и вовсе о том не думала.
Для начала она открыла нехилую дорожную сумку и оттуда стала доставать вот что: сперва — непочатую коробку конфет, потом — карманный нож с множеством опций от лезвия и штопора до отвертки и консервной открывашки, потом — коробку конфет с японскими иероглифами и девушкой в кимоно на фоне Фудзиямы, потом почему-то — средних габаритов альбом, явно с фотографиями, а в итоге — японский цветной журнал с ее портретом и, очевидно, портретом ее покойного мужа: рядышком они стояли, а сзади опять была Фудзияма.
— Это я, — сказала она, замечательно улыбаясь, — а это мой покойный муж Генрих или Гена по-русски.
Странным это казалось. Выросла она и утвердилась по жизни в Германии, много лет прожила в Японии, откуда ж тогда такие истинно русские, даже скорее советские хозяйственные замашки?..
Купе было невыносимо парадным, хотя и одновременно уютным, что вообще-то редко совмещается. Две низкие полки, мягкие, застеленные накрахмаленным бельем, по две пухлых подушки на каждой. Тяжелые шторы с ламбрекенами — золотые, парадные. На приоконном столике — бутылки с водой, маленький букетик живых цветов, на подносе — два тонких стакана, рядом — две чашки на блюдечках, а еще и корзиночка с конфетами и печеньем. И плюс выложенное Мариной…
Пастуху приходилось ездить по стране на поездах. На других. Где висели серые от вековой застиранности занавески на окнах, где чай подавался в треснутых граненых стаканах с железными подстаканниками и вообще не имел вкуса чая, где — вот главное! — подушка на полке была всего одна, плоская, жесткая, и наволочка почему-то всегда чуть влажная, а проводницы доброго слова не знали, но злых знали много. И если вдруг попадался запасливый и гостеприимный сосед или соседка по купе, по вагону, по полке, если говорили Пастуху: «Давай перекусим, мужик, чем Бог послал», то он с благодарностью принимал участие в дорожной трапезе — всегда долгой, многословной и ни к чему никого не обязывающей.
— Давайте перекусим, — сказала, по-прежнему улыбаясь, Марина. — Что было под рукой, то и прихватила. Кроме пирожков и сыра. Это я из пароходного ресторана украла.
— Спасибо, Марина, — абсолютно искренне сказал Пастух. — Но может, лучше заказать обед в вагоне-ресторане? Быстро принесут…
— Ой, я пообедала перед прибытием в порт. Правда, так, наскоро, мы уже почти причаливали. Эти мальчики… как это у вас: топтуны?.. какое уютное прозвище, прямо как про медвежат… они меня торопили… А здесь можно заказать еду в купе? В России появился такой сервис?
— Вы ж не помните, какой сервис в России. Вам же, насколько я знаю, было всего пять лет, когда началась война и ваш город оккупировали фашисты…
— Я все помню, — просто сказала Марина. — У меня очень хорошая память, она хранит всю мою жизнь — от детского сада, куда меня мама водила, до этого уютного вагона, у вас наконец-то научились хорошему сервису… — И спросила с сомнением: — Может, не надо все убирать в сумку? Может, пригодится?
— Конечно, пригодится, — легко согласился Пастух. — Все пригодится. Путь у нас долгий… А вы правда не любите летать?
— Не могу, — сказала она. — Боюсь закрытых намертво пространств. Там нет воздуха. То есть он есть, но — за иллюминатором. Я в самолете сразу умираю. Буквально. А мне этого очень не хочется. Даже сейчас, когда я одна на свете осталась…