Вивиан поднялась, возвышаясь над тетей, словно воплощение бунтарского духа. Ее тень упала на портрет прабабушки в помпезном кринолине, чей строгий взгляд из далекого прошлого, казалось, осуждал родственницу за чересчур независимый и непокорный нрав. Прабабушка, чья жизнь была предопределена с рождения, чьей главной целью было удачно выйти замуж и родить наследника, никогда бы не поняла Вивиан, ее стремления к свободе и жажде знаний, ее желания оставить свой след после себя — нечто большее, чем просто портрет на выцветших обоях.
— Для некоторых девушек «достойное замужество» — предел мечтаний. Я же не хочу прожить свою жизнь в тени чужого величия, дожидаясь, пока мне укажут, что делать и говорить.
Тишина, тяжелая и липкая, словно патока, повисла между ними. В воздухе по-прежнему витал тонкий аромат бергамота, но теперь он казался горьким, словно с примесью яда. Агата, казалось, утонула в созерцании плошки с янтарным вареньем, словно в его глубине могла найти ответ на вопрос, терзавший ее не первый год: как смириться с несбывшимися мечтами? Как убедить юность в мудрости компромисса? Как защитить от боли, которой сама когда-то не избежала? Конфликт, который вроде бы и не существовал в явной форме, тянулся между ними невидимой нитью, сплетенной из страха и сожалений.
— Делай, как знаешь, — отвернулась тетушка Агата, обреченно махнув рукой, ее голос едва слышно прозвучал в полумраке столовой. — Но помни, дорогая: репутация хрупка, как тончайший фарфор. Одна неосторожность — и она разлетится на тысячи осколков. Последствия одной-единственной ошибки могут преследовать тебя до конца жизни.
Когда дверь за девушкой захлопнулась, Агата тихо вздохнула, словно выпустила из груди скопившуюся там тяжесть, и отвернулась к окну, где в саду, под ласковым утренним солнцем, цвели магнолии. Эти деревья посадила Элеонора, мать Вивиан, много лет назад. Тогда они были всего лишь тонкими прутиками, а теперь раскинулись, словно белые облака, напоминая об ушедшей молодости и невозвратных временах.
Чай в ее тонкой фарфоровой чашке давно остыл. Легкий аромат бергамота, некогда бодрящий, теперь казался горьким. Но она так и не сделала ни одного глотка, погруженная в свои мысли, переполненные тревогой за будущее юной Вивиан и воспоминаниями о прошлом. В тишине комнаты слышалось лишь тихое тиканье старинных часов, отсчитывающих неумолимый бег времени.
ЧАСТЬ I ГЛАВА 5
ГЛАВА 5
Утренний свет скользил по высоким окнам, разбавляя тусклый полумрак редакции бледными полосами, точно следы неуверенных шагов на рассыпанном песке. Воздух был густым, как крепкий кофе, пропитанный запахом промасленной бумаги, табака и чего-то едва уловимо кислого — будто здесь давно забыли распахнуть окна для свежего воздуха.
Вивиан шла по коридору, чувствуя, как под ногами жалобно поскрипывают половицы, и старалась не замечать, как ее сердце отбивает торопливый ритм под туго затянутым корсетом. Ее шаги были легкими, но напряженными — как у актрисы, которая знала, что за кулисами ее уже ждет режиссер с колючими глазами и тетрадью, испещренной замечаниями.
Она ускорила шаг, крепче сжимая в руке свой блокнот — маленький, потрепанный, с уголками, загнутыми от постоянного листания. Кабинет мистера Грэма был в самом конце коридора, за тяжелой дубовой дверью, и оттуда уже доносился его бас, раскатистый, как гром перед бурей.
Она хотела успеть проскользнуть к кабинету мистера Грэма незамеченной, как вдруг из тени архива, где на полках теснились подшивки газет — старые, как чьи-то забытые воспоминания, — раздался голос:
— Харпер, вы когда-нибудь спите?
Дэш прислонился к стене с той ленивой грацией, что так раздражала ее — словно время было его союзником, а не врагом. Свет утреннего солнца ложился на его лицо полосами, рисуя резкие тени на скулах, словно кто-то недовольно размазал по холсту темную краску.
Он выглядел, как всегда, чертовски самоуверенным — белокурые волосы растрепаны, как будто он только что вышел из боксерского клуба, а не из своей тесной квартирки, где, скорее всего, провел ночь за выпивкой и написанием очередной едкой колонки. В руке он небрежно держал крендель, а в другой — сложенную газету.
— Что вам нужно, Уиттакер? — Вивиан скрестила руки на груди, стараясь сохранить невозмутимый вид.
Он неспешно поднес к губам золотистый крендель, откусил со смаком и начал его пережевывать, словно у него в запасе была целая вечность, словно этот разговор был для него лишь мелким развлечением перед началом рутины. Ну разумеется! Ведь для такого ловкого манипулятора, как Дэш Уиттакер, жизнь была лишь сценой, на которой он гениально разыгрывал свои партии.