Она ускорила шаг, крепче сжимая в руке свой блокнот — маленький, потрепанный, с уголками, загнутыми от постоянного листания. Кабинет мистера Грэма был в самом конце коридора, за тяжелой дубовой дверью, и оттуда уже доносился его бас, раскатистый, как гром перед бурей.
Она хотела успеть проскользнуть к кабинету мистера Грэма незамеченной, как вдруг из тени архива, где на полках теснились подшивки газет — старые, как чьи-то забытые воспоминания, — раздался голос:
— Харпер, вы когда-нибудь спите?
Дэш прислонился к стене с той ленивой грацией, что так раздражала ее — словно время было его союзником, а не врагом. Свет утреннего солнца ложился на его лицо полосами, рисуя резкие тени на скулах, словно кто-то недовольно размазал по холсту темную краску.
Он выглядел, как всегда, чертовски самоуверенным — белокурые волосы растрепаны, как будто он только что вышел из боксерского клуба, а не из своей тесной квартирки, где, скорее всего, провел ночь за выпивкой и написанием очередной едкой колонки. В руке он небрежно держал крендель, а в другой — сложенную газету.
— Что вам нужно, Уиттакер? — Вивиан скрестила руки на груди, стараясь сохранить невозмутимый вид.
Он неспешно поднес к губам золотистый крендель, откусил со смаком и начал его пережевывать, словно у него в запасе была целая вечность, словно этот разговор был для него лишь мелким развлечением перед началом рутины. Ну разумеется! Ведь для такого ловкого манипулятора, как Дэш Уиттакер, жизнь была лишь сценой, на которой он гениально разыгрывал свои партии.
— Вопрос, скорее, в том, чего хотите вы, Харпер. Быть может, пикантную новость для утреннего выпуска? Сенсацию, которая заставит содрогнуться чопорный Бостон? Или… — Он сделал томную паузу, изучающе скользнув взглядом по ее лицу, и, небрежно развернув газету, поднял ее так, чтобы она могла увидеть крупный, броский заголовок «Скандал в порту. Кто стоит за махинациями?». Зеленые глаза метнулись к тексту, но она тут же заставила себя вернуть взгляд обратно, прямо на Дэша. — …или, может быть, мужчину с... не самой безупречной репутацией, который тайно возит юных журналисток в злачные места под покровом ночи?
Слова его прозвучали, как хлесткая пощечина, сорвавшаяся с руки разъяренной светской дамы посреди шумного зала. Вивиан почувствовала, как холодный, липкий страх пробежал по спине.
Она знала, что Дэш Уиттакер — лучший журналист в редакции, если дело касалось грязных секретов Бостона, но даже он не мог быть везде. Не мог видеть ее той ночью. Не мог знать, что она…
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — произнесла она довольно сухо, но рука ее, словно помимо воли, сдавила блокнот сильнее, и жесткие уголки пронзительно впились в кожу. Она чувствовала, как ее щеки пылают от злости и унижения.
— О, неужели? — Дэш притворно удивился, а затем растянул губы в самодовольной усмешке, и в ней было что-то опасно-ленивое, словно он смаковал каждое свое слово, превращая его в отравленную стрелу. — Тогда, должно быть, мне померещилось, как вчера ночью у дверей борделя Мадам Роусон в карету садилась прелестная репортерша с такими… — как бы это выразиться? — восхитительными зелеными глазами и острым язычком. Такая… наивная и неопытная, но чертовски настойчивая, как бультерьер, вцепившийся в подол юбки.
На ее точеных скулах заиграли желваки.
— Вы следили за мной?
— Я? Следил? — Дэш разыграл невинность, но дьявольский огонек в глазах выдал его с головой. — Боже упаси! Просто роковое стечение обстоятельств. Профессиональный интерес, не более. Разумеется, я сразу же решил, что вы наведались в столь... пикантное заведение, исключительно в рамках журналистского расследования, для того, чтобы взять интервью у одной из этих бедных падших женщин. О жизни, так сказать, на самом ее дне.
Он подался вперед, понизив голос до приглушенного шепота, и в глубине его серых глаз вспыхнул зловещий блеск — тот самый, благодаря которому его репортажи раскупались, как горячие пирожки.
— Или, быть может… вас туда привел кто-то гораздо более могущественный? Например, некий мистер Николас Сент-Джон?
Имя это прозвучало в тиши кабинета, как револьверный выстрел. Вивиан с трудом заставила себя поднять подбородок и посмотреть ему прямо в глаза.
— Я занимаюсь расследованием, Уиттакер. Это моя работа.
— Разумеется, работа. — Дэш чуть склонил голову набок, и его улыбка стала шире, но вся ее игривость тут же исчезла. — Забавно, однако, что мистер Сент-Джон отнюдь не славится своей любовью к пишущей братии, особенно к тем назойливым дамочкам, которые, словно мухи, лезут туда, куда строго-настрого запрещено совать свой прелестный носик.
Он выждал тяжеловесную паузу, долгую и тягучую, как клубы табачного дыма в прокуренном кабинете адвоката.
— Николас Сент-Джон, Вив. Вы хоть представляете, кто он?
Она вспомнила экипаж — дорогой, безукоризненно отполированный, с фамильным гербом Сент-Джонов, чьи позолоченные драконы сверкали в свете фонарей, словно живые. И холодные, пронзительные глаза Николаса, изучавшие ее сквозь клубы сигарного дыма. Конечно, она прекрасно понимала, что мужчина из борделя — фигура далеко не заурядная. Но услышать его имя из уст Дэша Уиттакера…
— Николас Сент-Джон — не тот человек, которого стоит дразнить, — голос Дэша внезапно стал серьезным. — Он строит железные дороги и словно марионеток дергает за ниточки политиков. У Сент-Джона нет конкурентов. А знаете почему?
Он сделал шаг ближе, и тень от его высокой фигуры накрыла ее, словно мрачное предзнаменование.
— Он их уничтожает.
Его слова висели в воздухе, как удушливая волна летнего зноя перед грозой.
Вивиан почувствовала, как внутри все сжалось, но внешне не дрогнула.
— Такие люди не заводят знакомств с репортершами ради светской беседы.
Она стиснула зубы, но он продолжил:
— Если вы ввязались в это, Харпер, то либо вы непроходимая дура, что я считаю маловероятным, либо…
Дэш наклонил голову, глядя на нее с тем самым ленивым любопытством, от которого у нее по коже пробегали мурашки.
— Вы уверены, что хотите довести это расследование до конца, Вивиан?
Она выдержала его взгляд, и в ее зеленых глазах вспыхнул тот самый дерзкий огонь, который так раздражал ее чопорную тетушку Агату. Она неожиданно шагнула вперед и оказалась так близко, что могла видеть мельчайшие трещинки на его губах и легкую тень щетины на скулах. А он, в свою очередь, ощутил легкий запах вербены, исходящий от ее волос.
— Почему вас это так заботит, Уиттакер? Вы ведь любите сенсации, не так ли? — она увидела, как он сглотнул. — Разве моя гибель не станет отличным заголовком: «Трагедия на набережной: журналистка-выскочка покончила с собой». Читатели будут в восторге.
Уиттакер замер, улыбка, до этого момента игравшая на его губах, медленно сползла с его лица, как маска, обнажая на мгновение истинное выражение. Где-то зазвонил телефон, разносчик газет прокричал о новом выпуске с кричащими заголовками, но здесь, в этой комнате, между ними повисла тишина, густая и липкая, как туман над Чарльз-Ривер.
— Вивиан, вы… — он запнулся, впервые за все время потеряв уверенность, затем с силой яростно швырнул крендель в мусорную корзину, — какая же вы идиотка!
Он открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но тут дверь редакторской с громким хлопком распахнулась.
— Вы двое, ко мне! — раздался раздраженный голос Грэма. — У меня для вас работенка!
Дэш бросил на Вивиан многозначительный взгляд — его лицо вновь приняло свое обычное насмешливое выражение — и ухмыльнулся:
— Похоже, у нас с вами будет долгий день, мисс Харпер.
Вивиан развернулась и вошла в кабинет редактора, гордая и спокойная, в то же время внутренне раздираемая от смеси тревоги, раздражения… и чего-то, что она не хотела анализировать.
Николас Сент-Джон.
Теперь это имя было не просто отголоском прошедшей ночи. Оно стало частью ее жизни. Вопрос лишь в том — какую роль этот человек собирался в ней сыграть?
Бледный, словно выцветшая акварель, свет утреннего солнца робко проникал сквозь запыленные стекла высоких окон «Бостон Глоуб», выхватывая из густого полумрака хаоса столов бумажные завалы свежих газет, чернильные пятна на столешницах и брошенные чашки с уже остывшим, потемневшим кофе. Осенний день скупился на краски, и оттого тускло-желтое мерцание газовых ламп, притушенных до экономного минимума, казалось здесь едва ли не единственным напоминанием об утраченном тепле летнего солнца. Воздух был плотным, почти осязаемым от густого запаха типографской краски, чернил и тяжелой духоты старой бумаги, насквозь пропитанной горьковатым дымом бесконечных сигар, незримо витавшем в воздухе, словно призрак недавних мужских споров и ночных бдений.