Он отпил глоток какао и, поставив кружку на стол, продолжил:
— Так вот. Отец ушёл, разорвав не только брак, но и связь со мной, а в нашем доме каждый день были мамины подруги — они её поддерживали. Ведь она переживала всё это с истериками и криками, а пятилетний ребёнок точно бы ей ничем не мог помочь. И вот представь, что это продолжается не год, не два, а больше десяти лет. Сначала они просто поддерживали её, потом основали какое-то совместное дело, и всё моё детство, отрочество и юность я провёл среди женщин преклонного возраста.
Я жадно слушала, не смея его перебивать, а он на секунду замолчал.
— Когда мне было семнадцать, отец объявился. Оказывается, женщина, к которой он ушёл от нас, его бросила, и он хотел вернуться. Но когда увидел меня… точнее, как он сказал, «во что меня превратила эта женщина», — Он заявил, что никогда не простит мою мать за то, что из мужика она сделала половую тряпку.
Он выдохнул и закрыл глаза.
— Он так и не узнал меня, понимаешь? Даже не захотел. Да, из-за постоянного общения с мамиными подругами я перенял их манерность, стал разбираться в «женских» вещах лучше, чем в «мужских», но разве это меняет тот факт, что я его сын?
Я положила руку ему на плечо, не зная, что сказать. Меня до глубины души тронул его рассказ. Даня в моих глазах расплывался от нахлынувших слёз.
— А насчёт отношений… Думаю, ты уже сама догадалась, что хоть я и общался с женской половиной класса, те, кто мне нравился, — им не нравился я. Меня воспринимали больше как подружку… Только одна девушка приняла меня таким, какой я есть. Мы сидели за одной партой в выпускном классе, и она мне очень нравилась, и кажется, я ей тоже… но… я набрался смелости уже слишком поздно. Мы разъехались по разным городам учиться, — с сожалением выдохнул он. — Хотя изредка мы всё же перекидываемся сообщениями, — он слабо улыбнулся. — Мне кажется, что я упустил единственного человека, который меня принимал, а ещё я виню себя за то, что не сказал вовремя о своих чувствах.
Я вытерла слезинку и отвернулась, но друг это заметил.
— Никусик, всё хорошо, — он взял мои руки и крепко сжал их. — Теперь у меня есть ты, Лиля и даже этот загадочный Глеб, который не пугается меня каждый раз, когда видит.
— Мне так жаль, — только и смогла выдавить я.
В ответ друг чмокнул мои руки и вновь озарил меня своей лучезарной улыбкой, которая, на моё удивление, не померкла со школьных времён, а всё так же сияла на его лице.
— Не бери в голову. Все будет хорошо. Лучше расскажи, о чём ты думаешь последнюю неделю? Я ведь теперь живу с тобой и являюсь свидетелем твоих частых «зависаний» и витаний в облаках. Только если это не связано с любовью — я очень расстроюсь, — он легонько ущипнул меня за щёку и снова потянулся к своей кружке с какао.
— Не знаю… Есть кое-что, в чём я хочу разобраться, но одновременно боюсь лезть в это. Меня разрывают противоречивые чувства, — выдохнула я, запуская пальцы в волосы и опуская голову от безысходности. — Кажется, я испытываю чувства к ужасному человеку.
— Почему же ты решила, что он ужасен? — задумчиво спросил сосед.
— Потому что кажется, он избил Глеба, — подняв голову, ответила я, наблюдая, как у Дани от удивления приоткрылся рот.
— Да ты что… Но ты мне ничего об этом не говорила! Когда это было?
— После того как я уехала из клуба. Помнишь, я ещё написала тебе смс, чтобы ты забрал мою сумочку?
В этот момент, видимо, мозг парня загружал какую-то важную информацию. Он застыл с кружкой в руках, устремив взгляд в одну точку, а затем слегка покраснел и неловко произнёс:
— Прости…
— Прости? За что? — недоуменно спросила я.
— В тот вечер я заболтался с одной девушкой, к слову, у нас так и не обнаружилось ничего общего, а потом вызвал такси, чтобы уехать домой. Я простоял минут пять, наблюдая, как люди постепенно покидают бар и разъезжаются. А моё такси где-то затерялось, судя по карте. Ну и вот, стою я, значит, и мимо меня проходит Марк Викторович. Кстати, я до сих пор удивлён, что мы его там встретили. Садится в такси и уезжает. А я всё стою и стою…
— Пока вообще не понимаю, к чему ты клонишь, — прервала я его монолог, усаживаясь поудобнее.
— Только в машине я вспомнил про твою сумочку и вернулся, чтобы её забрать. Слава богу, её никто не украл, и бармен мне её отдал. А потом я встретил Глеба, который сказал, что сам тебе её завезёт, так как будет в твоём районе по делам рано утром. Ну, я и обрадовался, что ты сразу её получишь и мне не нужно будет ехать через весь город. Поэтому я её ему и отдал… — Даня немного замедлился, словно вспоминая события той ночи, пока меня снедало любопытство. — Вот только… — он нахмурился.
— Вот только что? — занервничала я.
— Его лицо было целым. Да, точно. Потому что, если бы его избили, я бы заметил, конечно же. Значит, его избили после того, как мы разъехались по домам.
В голове всё встало на свои места. Значит, Марк Викторович не мог физически избить Глеба, ведь он уехал раньше него! И от этой мысли в районе сердца стало легче. Я целую неделю мучилась вопросом, а Лиля изводила Глеба этими же вопросами. Но всё оказалось куда проще. Даня знал всё изначально. И если бы я посвятила его в курс дела раньше, то тогда… а что тогда? Что бы изменилось? Это не отменяет тех слов, что он сказал мне, и его поведения. Эти обвинения я могу с него снять. Но всё остальное оправдать не получится.
— Прямо какие-то интриги! Очень интересно! — с озорством отметил Даня, забирая кружки и направляясь к раковине, пока я снова гоняла мысли по кругу.
Как же это все запутано…
Я не понимаю себя. Не понимаю, как человек может вызвать столько чувств одновременно. Как можно вспоминать его глаза и ощущать, как по спине ползут мурашки, словно тело само вспоминает его взгляд… И в то же время — невыносимое раздражение, почти злость, когда в голове всплывают его слова. Холодные. Пренебрежительные. Ранящие.
«За твою наглость и упрямство я поцелую тебя, но только в щёчку. На большее не рассчитывай».
Как будто я игрушка, очередная назойливая фанатка. Как будто мое достоинство — ничто, просто мимолетный каприз. Он унизил меня этим. Не словом даже — а интонацией. Отношением.
И меня бесит что я все еще помню, как он смотрел на меня тогда на танцполе. Не как на студентку, не как на просто девчонку, а как на женщину. Это было опасно, это было… чертовски сильно. И мне хотелось почувствовать это снова. Хотелось быть замеченной им по-настоящему. Это признание себе самой, наверное, самое постыдное из всего. Потому что я не должна этого хотеть. Он не заслужил, чтобы я такое чувствовала. Он мог сказать что-то другое. Мог быть честным, мягким, хотя бы просто человечным. Но он выбрал унизить. И после этого… как я могу чувствовать хоть что-то кроме отвращения?
Даня звонко поставил кружки в раковину, нарушая тишину.
— Ну что, откровения закончены, ложимся спать? — повернулся он, вытирая руки о полотенце.
— Спать. Однозначно спать, — ответила я, забираясь под одеяло в свою кровать.
Он потушил свет на кухне, оставив только тусклый свет бра в коридоре. Тени поползли по стенам, сливаясь с моими мыслями — такими же невнятными, размытыми.
— Спокойной ночи, — бросила я в потолок, уже чувствуя, как сознание начинает тонуть в дымке усталости.
— Сладких снов, — отозвался Даня из темноты.
И комната наконец погрузилась в тишину.
А вот утро началось с раздражающей вибрации телефона где-то под подушкой. Я сонно зажмурилась, потянулась и наугад нащупала его. На экране десять утра ровно и незнакомый номер. Я пыталась сообразить или вспомнить, кому он мог принадлежать, но на сонную голову это было сделать крайне сложно, и спустя несколько секунд я все-таки приняла звонок.