В считанные секунды я оказался рядом, взял её лицо в ладони, а она перестала сопротивляться. — Скажи это ещё раз, — потребовал я тихо, но твердо. — Скажи мне это в глаза, и я больше никогда тебя не потревожу.
Вероника замолчала, её зрачки расширились от волнения. Сердце стучало так громко, что казалось, оно отдаётся эхом по всему моему телу. Её взгляд мельком скользнул на мои губы, затем вернулся к лицу, но этого было достаточно, чтобы понять, что она врет и что хочет того же самого, что и я.
Без промедлений, без слов я резко притянул ее к себе и впился в ее соленые, опухшие губы. Ее ладони уперлись мне в грудь, пальцы впились в ткань рубашки, пытаясь оттолкнуть. Я почувствовал, как ее тело напряглось в сопротивлении, губы сжались в отказе — но я не отступил.
— Отпусти!.. — ее голос был горячим шепотом, прерывающимся между нашими губами.
— Никогда больше…
Я сильнее притянул ее, впиваясь в ее дрожащие губы, в этот вкус — смесь слез, помады и чего-то безумно родного. Она снова попыталась вырваться, уже слабее, и я почувствовал, как ее пальцы вместо того, чтобы отталкивать, сжали мою рубашку, будто боясь, что я и правда отпущу.
И тогда она сдалась.
Ее губы разомкнулись под моими, и ответный поцелуй обжег меня до костей. Неистовый, яростный, словно она мстила за все эти дни, недели, месяцы, когда мы не могли этого. Она кусала мои губы, впивалась в них, будто хотела оставить следы, чтобы я не забыл, не смел забыть.
— Пожалуйста, прости меня, — в перерывах, когда мне не хватало воздуха и я жадно его втягивал, прямо в ее губы шептал извинения. — Я заставил долго себя ждать…
— Я ненавижу тебя, — сказала она, отвечая на мои поцелуи. — Ненавижу…
Я прижимал ее к себе так, что, казалось, наши тела вот-вот сольются в одно. Ее грудь вздымалась о мою, бедра прижаты так плотно, что каждый ее вдох отдавался во мне.
— Не отпущу тебя больше… — мой голос был хриплым, губы скользили по ее шее, оставляя горячие поцелуи там, где пульс бился бешено. — Украду тебя прямо сейчас… увезу… спрячу так, чтобы никто не нашел… ты моя… только моя…
Она застонала, ее пальцы впились мне в волосы, держа так, будто боялась, что я исчезну. Её ресницы затрепетали, когда мои губы нашли ее ключицу, и я почувствовал, как ее тело дрожит — не от страха, нет, от чего-то куда более опасного.
Мы дышали в унисон, и мир вокруг перестал существовать. Обида, боль, время — все это растворилось, остались только мы, этот поцелуй и безумие, которое давно уже вышло из-под контроля. Я видел, как ее глаза закатываются от восторга и страсти и это был самый красивый закат. Но даже в этом безумии я понимал — это не должно зайти слишком далеко, по крайней мере, не здесь.
Когда наши поцелуи стали медленнее, осторожнее, я чуть отстранился. Её губы едва заметно дрогнули, словно хотели удержать меня, но во взгляде всё ещё теплился холодок — напоминание о том, что прощение я ещё не заслужил.
— Я бы хотел отвезти тебя в одно место, — произнёс тихо, без приказа, скорее, как просьбу. Потянулся к её шее, коснулся губами, чувствуя, как по коже пробежала дрожь. Она задержала дыхание, но не ответила — и это молчание било сильнее слов.
— Куда? — её голос звучал хрипловато, с надломом, за которым прятались недоверие и усталость.
— Туда, где мы сможем нормально поговорить, — я аккуратно заправил прядь волос за её ухо, будто боялся спугнуть. — Или отвезу тебя домой… хотя, если честно, это самое меньшее, чего я хочу. Но выбор за тобой.
Она долго молчала, взвешивая что-то в себе. Я видел, как внутри неё борются злость и что-то другое, то, что она пыталась спрятать за ровным лицом. Я не торопил — просто стоял, затаив дыхание.
И когда она, обойдя меня, села в машину, не взглянув в мою сторону, я почувствовал странное облегчение. Маленькая победа, но такая важная.
— У тебя один час, — сказала она строго, будто ставила условие, за которым стоял целый приговор.
— Боюсь, мне не хватит, — ответил я, пристёгивая ремень.
— Мне же не стоит переживать, что ты маньяк, который увезёт меня за город и закопает где-нибудь в песке? — ирония в её тоне была тонкой завесой над настоящей растерянностью.
Я усмехнулся и подыграл:
— Вообще-то преподавание — это прикрытие. Влюбляю в себя студенток, а потом… — но, встретив её холодный взгляд, поднял руки в притворной капитуляции. Понял. Для шуток было рано.
Заведя мотор и выехав с ЖК на трассу, я украдкой бросал взгляды в её сторону. Недавняя истерика все еще оставила на ней свой след: припухшие, только что поцелованные губы и глаза — красные от слез. Мы ехали в молчании. Лишь иногда я краем глаза ловил, как она поворачивает голову к окну, будто там что-то интереснее этой поездки. Напряжение давило с огромной силой, и, несмотря на наш поцелуй, она была ко мне сейчас холодна, а я все думал, как же мне растопить этот лед. Хотя бы немного…
— Ты же любишь музыку, не против? — спросил я, дотянувшись рукой к телефону. Вероника пожала плечами, словно ей было все равно, и снова отвернулась к окну, а я включил первый попавшийся мне плейлист с названием «Для вечерних поездок». Через несколько секунд в салоне раздались глубокие ритмы трека Ziggan — Gadeken (Slowed + Reverb), и машина наполнилась мелодичным битом.
Мы мчались по широкой, почти пустой трассе, сквозь рассыпчатые отблески заката, будто через ленту фильма. Она открыла окно, высунулась наполовину наружу. Ветер растрепал её волосы, запутал их вокруг плеч. В эти секунды я поймал себя на мысли: вот оно. Настоящее. Живое. Не придумка, не воспоминание. Она — рядом. И это всё, что мне нужно, даже если она сейчас делает вид, что меня здесь нет.
Я немного прикрутил громкость, давая возможность ей услышать мои слова.
— Заедем по пути в одно место, — сказал я.
Она только кивнула, не спрашивая куда, и снова уставилась в окно.
Вскоре мы остановились у паба, спрятанного во дворе старого дома. Красный и синий неон резал темноту, отражался в мокрой брусчатке, словно светил прямо из подземного города. Изнутри доносились глухие аккорды блюза, тягучие и вибрирующие, как пульс в висках. Здание дышало временем и тайнами — его стены будто знали слишком много историй, чтобы доверять им сразу.
У входа нас приветствовал мой знакомый, который работал там за баром — всегда с серьёзным видом и фирменным кивком. Я быстро прошептал ему кое-что на ухо — и тот, переведя взгляд с меня на стоящую чуть позади Веронику, согласно и даже как-то одобрительно кивнул.
— Потанцуем? — спросил я, стараясь, чтобы это прозвучало просто. — У нас есть пятнадцать минут.
Она колебалась, но всё же шагнула ко мне.
— Зачем мы здесь? — крикнула мне на ухо Вероника с явным непониманием, чего ей еще ждать от меня.
— Нужно кое-что забрать, это ненадолго, — ответил я громче, чтобы она услышала это через громкую музыку.
Мы двинулись вместе. Блюз был плотным, как дым. Гитара выла, саксофон стонал, бас мягко вёл за руку, и всё это сплеталось в вязкое марево, будто сам воздух стал музыкой. Мы качались в такт, медленно, осторожно, словно пробуя друг друга заново.
— Помнишь? — спросил я, приближаясь к ней. — Как ты отвесила мне пощёчину?
— Ты был слишком дерзким и заслужил это. Ты и сейчас заслуживаешь этого, я бы с радостью повторила это, Марк Викторович.
— Если это поможет заслужить твое прощение, то я совсем не против, Благоволина.
На мгновение она остановилась и посмотрела в мои глаза. В её взгляде металась буря: страх, сомнение, надежда. И что-то нежное, почти хрупкое — то, что я так боялся спугнуть.
Я провёл пальцами по её щеке, задержался у линии подбородка. Тепло её кожи будто разлилось по кончикам пальцев, и на секунду мне показалось, что она перестала дышать.
— Я бы всё повторил, даже ту пощёчину. Потому что всё это — путь к тебе, — прошептал я, стараясь, чтобы слова прозвучали тихо, но достали до самого её сердца.
Я очень медленно начал приближаться, ловя каждую перемену в её лице, словно с каждым миллиметром спрашивая: «Можно?» Её взгляд дрогнул, губы чуть приоткрылись, но в глубине глаз всё ещё стояла тень. Она не сказала ни «да», ни «нет».