— Что ж вы не гудите? — сердится Вадик. — Гудите, а то я вас ссажу и пойдете пешком!
— У-у! — опять они гудят в два голоса. Николай, выглянув из своей комнаты и застав их за игрой в пароход, только усмехнулся. Богданиха продолжала:
— Как подняла я дочек на ноги да определила замуж, думала, что конец моим мытарствам и можно возвращаться в Дивное, ан не тут-то было. Старшей достался мужик хороший да невезучий. Охота его ушибла построить дом. Построил. И тем же летом молонья его подожгла. Как есть все сгорело… Хуже грабежа: вор хоть оставит углы, а пожар, тот и углов не оставит. Что делать? Подались в Чикмен, или как его там, не выговорю, в Чуж-город, туда, где ватку-то сеют и где жены-то молодые завеску на лице носили. Пошли у них дети малые, а кому нянить? Нянить некому. Мне прямая дорога к ним, а тут другой дочке помощь потребовалась. Замужество сперворазу ей не далось. Такой-то верченый мужик достался, да страшный, черный, и лицо все заросшее волосьем, этакий Хабибула. Все глядела на него и думала: мы смешные, а, оказывается, есть еще смешнее нас. Как закозикается ему выпить, не остановишь. Только и знает — гулять да драться. С тех-то пор всех пьяниц остерегаюсь и другим наказываю: видишь, пьяный идет — обойди его, колесом обойди!.. Дружки у него такие же, лезут чем свет: «Пойдем поправимся с одного бока на другой!» Значит, опохмелиться зовут… Кралечки у него заимелись. Известно, у других-то все вкуснее, и жинки — вкуснее. Сказать бы ему: «Ты что, как баран круженый!» — да боюсь. Дочка, та плачет и плачет. Муж конюет — кому это понравится… Все же не стерпела я. Он — в драку. А я разве кому уступлю, даже мужику: как дам, будешь лететь да радоваться!.. Дочка мне подмогла, тот даже бечь кинулся. Беги, беги, милый, да побыстрей, чтоб бобик не догнал!.. Дочка развод взяла, а вскоре опять пристроилась замуж. Тогда уж я и поехала в эту-то Азию, в Среднюю-то. Подсобила старшой детей вырастить. Внучка, ох, развитая! Школу закончила, уже комсомолка, да еще все на кого-то учится. А внук, он помлаже, здесь, с нами. В техникуме займается. Да только, блудня, загуливается допоздна, а утром никак не добудишься, занятия пропускает. Надо бы сообщить матери-то, чтоб взбучку дала.
— Будить-то его, наверное, жалко?
— А разве не жалко. Конечно, жалко!..
Вадику наскучило играться с бабулями в пароход, он оставил их в покое, занявшись игрушками в своем уголке. Зато Николаю их разговоры, видать, пришлись по душе, он с интересом подсел к Богданихе. Его хлебом не корми, а дай повыспрашивать: как, что, зачем да почему.
— Тетя Агаша, вы говорили, что у вас и сыновья есть.
— Да, двое. Один — вот как ты, другой — помлаже… Да редко видимся: дуже лихие жены достались. Одна-то вроде бы тихоня, да тягостно с ней. Дома ничего делать не дает. Все сама. А я так жить не могу, работать люблю. Другая же, вот бойкая! Платья вполноги, спина до самого мягкого места на змейке, свои-то волосья выстрижены, чужие надевает, бегает туда-сюда, то к портному, то в парикмахерскую… У одного-то сына ребятенок есть. Вреднющий! На меня что зря кажет! «Ведьма, говорит, ты». Разве не обидно? В моем роду никогда ведьмов-то не было… — Всхлипнув, Богданиха смахнула слезу и продолжала: — Он от той-то тихони. А у того сына, что с бойкой живет-то, нема никогошеньки… Хорошая невеста была у меня на примете. Он не схотел. Эх, променял синицу на ворону — вот и каркай с ней всю жизнь!
— Тах-то, девонька, тах-то! — поддакнула Лявоновна, думая о своей снохе.
— Думаю я, такими-то снохами бог меня покарал за то, что свекруху свою забижала.
— Однако ты, Гашка, остепенилась, — заметила Лявоновна с грустной улыбкой: горькое признание подружки ей по душе.
— Глупая была, молодая. К тому же в Дивном это исстари заведено — свекровьям-то не уступать, верх держать над ними. На язык-то я погана. Как сказану, да еще частушку приплету, ту самую, про свекровь-то: «Коль не лает, то бурчит, а все равно не молчит». Сами знаете, как это бывает: стоит заругаться раз-другой, там само пойдет. Завелись злыдни на три дня, не выживешь их довеку… Иногда спохватишься: что же это я делаю? Душой-то я отходчива. А подумаю, не будут ли надо мной подруги смеяться, и продолжаю свое. Дуреха! Сейчас-то ни на кого не оглядывалась бы, мирно бы жила со свекровью. Плохо ли это — угождать друг другу делами да речами. Ласковое слово мягче свежего пирога… Если б ругни-то не было меж нами, может, я никуда бы не вербовалась, жила весь свой век в Дивном и детей никуда бы не пускала!..