Значит, душа моя начинала жить, и сам я вроде бы очнулся. А до этого я спал. Хоть и с открытыми глазами, но все равно спал. И до рождения спал тысячи, миллионы лет, целую вечность. И случилось же такое чудо! Как начал ползать, как поднялся с четверенек, как впервые лишь на своих двоих преодолел расстояние от печки до окна — в материнских рассказах об этом столько всяких подробностей, какие дано знать только матери о своем любимце. Но вот вдруг открылись собственный слух и зрение, ощущение присутствия себя в жизни, и, начиная с этого момента, с первого жизненного впечатления, зафиксированного памятью, уже никому, даже матери, не дано рассказать о тебе лучше тебя самого.
Я обнаружил рядом с собой не только маму, но и тятю, а еще Няню и Нёню — Маню и Лёню — своих сестру и брата, а также бабку Палагу, с которой меня оставляют дома, когда все с вилами и граблями уходят в поле. Особо порадовался городской родне.
Тетя Шура приехала на этот раз не одна. С ней дядя Коля и Юрка, на год постарше меня. Дядя Коля красивый, кудрявый и веселый — как увидел у нас балалайку, давай на ней играть и плясать. А когда Няня и Нёня натаскали соломы для постели, он вместе со мной и Юркой кувыркался на ней через голову. И мой дядя мне очень понравился. А наутро мы отправились в гости: нас пригласила наша родственница бабушка Федосья Малинова Губа. Как услышали мы с Юркой про малину (а мы эту ягоду уже знали и ели), нас сразу осенила догадка: может, потому Малинова Губа, что малину есть. Значит, и нам даст. Нам хотелось побыстрее, а родители не торопились, дядя Коля играл на балалайке и пел.
Бабушка Федосья встретила нас на своем крыльце. Губа у нее нижняя с краешку чуть подкрашенная: кажется, она только-только малины поела. Всех нас она вводит в избу, сажает за стол, ставит самовар, несет с кухни чашки, пирожки, сливки. Мы с Юркой с нетерпением оглядываем стол: на нем много всего, а того, что нам нужно, нет. Потому и чай пьем с неохотой, а к пирожкам даже не притрагиваемся. Ждем-ждем, когда же бабушка поднимется из-за стола, сходит на кухню и принесет ягод. Но она не торопится. Хоть бы кто ей подсказал. Так хочется малинки поесть!
Бабушка Федосья видит, что мы чего-то ждем, все время на нее глядим, с малиновой ее губы глаз не спускаем. И угодить нам старается — несет нам конфет в красивой бумажке, печенья, орехов. Казалось, вот-вот принесет, что нам надо. Но малины мы так и не дождались и ушли недовольные: ну и жадина бабушка Федосья Малинова Губа!
После с дядей Колей на лугу мы прыгали через колючки, жгли костер и через него тоже прыгали. А когда устали, повалились в траву, лицом к небу и раскинув руки. Летели облака над нами, грело солнце. «Дети, а давайте кататься на облаках! — предложил дядя Коля. — Чур, мое вон самое большое!» Мы с Юркой тоже выбрали по облачку рядом с дяди Колиным, чтоб не скучно было. «Полетели!» И нам показалось, что мы и на самом деле летим.
С легкой руки дяди Коли катание на облаках стало игрой моей ребячьей компании, сложившейся вскоре. А на чем еще было нам кататься? На лошадях? Но нам их еще не доверяли. Да и заняты они были: таскали плуги и бороны, лобогрейки, волокуши, не вылезали из повозок с зерном и сеном. И мы, набегавшись в лапту, в ло́вушки, в прятки, наигравшись в городки, клёк, кол-да-муху, в шары, в ко́зны, всей ребячьей ватагой валились у стогов сена, у пригорков и просто на лугу и, глядя в небо, разбирали облака: «Чур, мое это!» «А это вон, чур, мое!» Частенько у нас из-за облаков возникали споры и потасовки. Ленька Конопатый, Санюра Пузан, Пашка Немой, Панька Музыкант, Минька Чапура — этим подавай самое большое облако. Особенно Чапура был вредный: захваченного облака ни за что никому не уступит, а будешь спорить, так не возрадуешься, надает оплеух, а то и нос расквасит, все равно облако свое отвоюет. Делим мы вот так облака, а они плывут, плывут. Их ведь не привяжешь. И приходится смиряться. Делаешь вид, что уступаешь облако Чапуре, но именно только делаешь вид, а сам-то не на том маленьком, какое тебе досталось, все равно, втайне от своих приятелей, на самом большом облаке плывешь…
Ныне всякий раз, когда вижу над головой летящие белые облака, я вспоминаю друзей по детским играм, всю нашу сельскую ребячью вольницу, когда мы, вырвавшиеся из-под присмотра нянек, отцов и матерей, если кому и принадлежали, то только солнцу и ветру, травам, цветущему лугу и неоглядному степному.