Выбрать главу

бедного сельского дьячка Илии Сергиева и жены его Феодоры.

Новорожденный казался столь слабым и болезненным, что родители

поспешили тотчас же окрестить его, причем нарекли его Иоанном, в

честь преподобного Иоанна Рыльского, в тот день Св. Церковью

празднуемого. Вскоре после крещения младенец Иоанн сталь заметно

поправляться. Благочестивые родители, приписав это благодатному

действию св. таинства крещения, стали с особою ревностью

направлять его мысль и чувство к Богу, приучая его к усердной

домашней и церковной молитве. Отец с раннего детства постоянно

брал его в церковь и тем воспитал в нем особенную любовь к

богослужению.

Живя в суровых условиях крайней материальной нужды, отрок

Иоанн рано познакомился с безотрадными картинами бедности, горя,

слез и страданий. Это сделало его сосредоточенным, вдумчивым и

замкнутым в себе и, вместе с тем, воспитало в нем глубокое

сочувствие и сострадательную любовь к беднякам. Не увлекаясь

свойственными детскому возрасту играми, он, нося постоянно в

сердце своем память о Боге, любил природу, которая возбуждала в

нем умиление и преклонение пред величием Творца всякой твари.

На шестом году отрок Иоанн, при помощи отца, начал учиться

грамоте. Но грамота вначале плохо давалась мальчику. Это его

печалило, но это же подвигло и на особенно горячие молитвы к

Богу о помощи. Когда отец его, собрав последние средства от

скудости своей, отвез его в Архангельское приходское училище,

он, особенно остро почувствовав там свое одиночество и

беспомощность, все утешение свое находил только в молитве.

Молился он часто и пламенно, горячо прося у Бога помощи. И вот,

после одной из таких горячих молитв, ночью, мальчика вдруг точно

потрясло всего, "точно завеса спала с глаз, как будто раскрылся

ум в голове", "легко и радостно так стало на душе": ему ясно

представился учитель того дня, его урок, он вспомнил даже, о чем

и что он говорил. Чуть засветлело, он вскочил с постели, схватил

книги - и о, счастие! Он стал читать гораздо лучше, стал хорошо

понимать все и запоминать прочитанное.

С той поры отрок Иоанн стал отлично учиться: одним из

первых окончил училище, первым окончил Архангельскую духовную

семинарию и был принят на казенный счет в С.-Петербургскую

Духовную Академию.

Еще учась в семинарии, он лишился нежно любимого им отца.

Как любящий и заботливый сын, Иоанн хотел было прямо из

семинарии искать себе место диакона или псаломщика, чтобы

содержать оставшуюся без средств к существованию старушку-мать.

Но она не пожелала, чтобы сын из-за нее лишился высшего

духовного образования, и настояла на его поступлении в академию.

Поступив в академию, молодой студент не оставил свою мать

без попечения: он выхлопотал себе в академическом правлении

канцелярскую работу и весь получавшийся им скудный заработок

полностью отсылал матери.

Андреевский собор в г.Кронштадте.

Учась в академии, Иоанн первоначально склонялся посвятить

себя миссионерской работе среди дикарей Сибири и Северной

Америки. Но Промыслу Божию угодно было призвать его к иного рода

пастырской деятельности. Размышляя однажды о предстоящем ему

служении Церкви Христовой во время уединенной прогулки по

академическому саду, он, вернувшись домой, заснул и во сне

увидел себя священником, служащим в Кронштадтском Андреевском

соборе, в котором в действительности он никогда еще не был. Он

принял это за указание свыше. Скоро сон сбылся с буквальной

точностью. В 1855 году, когда Иоанн Сергиев окончил курс

академии со степенью кандидата богословия, ему предложено было

вступить в брак с дочерью протоиерея Кронштадтского Андреевского

собора К. Несвитского Елисаветою и принять сан священника для

служения в том же соборе. Вспомнив свой сон, он принял это

предложение.

12 декабря 1855 года совершилось его посвящение в

священника. Когда он впервые вошел в Кронштадтский Андреевский

собор, он остановился почти в ужасе на его пороге: это был

именно тот храм, который задолго до того представлялся ему в его

детских видениях. Вся остальная жизнь о. Иоанна и его пастырская

деятельность протекала в Кронштадте, почему многие забывали даже

его фамилию "Сергиев" и называли его "Кронштадтский", да и сам

он нередко так подписывался.

Брак о. Иоанна, который требовался обычаями нашей Церкви

для иерея, проходящего свое служение в миру, был только

фиктивный, нужный ему для прикрытия его самоотверженных

пастырских подвигов: в действительности он жил с женой, как брат

с сестрой. "Счастливых семей, Лиза, и без нас много. А мы с

тобою давай посвятим себя на служение Богу", - так сказал он

своей жене в первый же день своей брачной жизни, до конца дней

своих оставаясь чистым девственником.

Хотя однажды о. Иоанн и говорил, что он не ведет

аскетической жизни, но это, конечно, сказано было им лишь по

глубокому смирению. В действительности, тщательно скрывая от

людей свое подвижничество, о. Иоанн быль величайшим аскетом. В

основе его аскетического подвига лежала непрестанная молитва и

пост. Его замечательный дневник "Моя Жизнь во Христе" ярко

свидетельствует об этой его аскетической борьбе с греховными

помыслами, этой "невидимой брани", которую заповедуют всем

истинным христианам древние великие отцы-подвижники. Строгого

поста, как душевного, так и телесного, требовало естественно от

него и ежедневное совершение Божественной литургии, которое он

поставил себе за правило.

При первом же знакомстве с своей паствой о. Иоанн увидел,

что здесь ему предстоит не меньшее поле для самоотверженной и

плодотворной пастырской деятельности, нежели в далеких языческих

странах. Безверие, иноверие и сектантство, не говоря уже о

полном религиозном индифферентизме, процветали тут. Кронштадт

был местом административной высылки из столицы разных порочных

людей. Кроме того, там много было чернорабочих, работавших

главным образом в порту. Все они ютились, по большей части, в

жалких лачугах и землянках, попрошайничали и пьянствовали.

Городские жители немало терпели от этих морально опустившихся

людей, получивших название "посадских". Ночью не всегда

безопасно было пройти по улицам, ибо был риск подвергнуться

нападению грабителей.

Вот на этих-то, казалось, нравственно погибших людей,