— Надо, надо, — ворчливо повторил Егор Михайлович, нехотя удаляясь.
Женщина, завладев полем брани, победно взглянула на дружинников.
— Вы хотите знать подробности? Так прочтите протокол, там гражданин следователь все записал на двух страницах. Он записал, я прочла и расписалась. Больше мы с Егором ничего не знаем...
Звягин хотел что-то спросить, но теперь Мальцева чуть ли не насильно вытащила его из квартиры.
— Павел, они определенно что-то скрывают.
— Честно говоря, я тоже так подумал и хотел поговорить...
— Бесполезно, — махнула рукой Зина. — А ты завтра как работаешь? С утра?
— Нет, во вторую.
— Тогда придем пораньше и, как только женщина уйдет, поговорим.
— Что же, мы ее караулить будем?
— Покараулим. В магазин-то она, наверное, ходит.
— Ну что ж, это идея.
Александр Дмитриевич разыскал по телефону Козленкова и попросил зайти к нему. Когда тот появился, показал ему записку, найденную в халате Славина. Николай несколько раз прочел ее.
— Есть, товарищ полковник, в Железнодорожном районе возле вокзала новое кафе. Может, тут о нем говорится? Но почему понадобилось встречаться там, а не у нас, здесь? Может быть, провожали кого-нибудь в отпуск? И ждать поезд решили в кафе?
— Возможно. Но самое интересное я еще не сказал. Записки Славин получал не раз, и всегда приносил их Борис Воронин.
— Воронин?.. — не сумел скрыть удивление Козленков. — Любопытно. Я по вашему заданию наводил справки о нем и о Капустине, но за последнее время никто ничего плохого о них не говорит. Вот только дома у Бориса я давно не был.
— Пока не ходи... Завтра поговорим с ним, тогда решим, что делать дальше. Я хотел сегодня Воронина вызвать, кстати, и Киселев предлагал, но воздержался. Если в этих записках и встречах не все чисто, днем, когда отправят их на работу, Воронин кого угодно предупредит. Слушай, Николай, а ты завтра что делаешь?
— Двое дружинников свободны, и мы договорились с утра продолжать вместе поиски.
— Возьми ты этих ребят и понаблюдай за овощной базой, где работают мелкие хулиганы. Мне Капустин рассказывал, что Воронин частенько с работы сбегает. Кстати, оказалось, что инициатива дать ложные показания на Олега принадлежит тоже Воронину.
— Хорошо, Александр Дмитриевич. С Воронина глаз не спущу.
— И еще, Коля. Давай пройдемся да посмотрим на злополучную беседку. Уж очень много о ней разговоров. Ты завсегдатаев-то тамошних знаешь?
— Знаю.
— Вот и отлично, и я хочу с ними познакомиться.
В сквере Дорохов и Козленков свернули в боковую аллею и направились к беседке. Еще издали до них донеслась песня. Под переборы гитары пели несколько человек. Пели стройно, вполголоса. В песню тихо вплетался аккордеон. Смолкали певцы — и аккомпанемент звучал громче. Дорохов не знал этой мелодии, а слова нельзя было разобрать.
— Красивая песня!
— Это у них что-то новое.
Лейтенант уверенно направился к кустам и, указывая на скамейку, кем-то перенесенную с аллеи в самую гущу деревьев, предложил:
— Посидим, послушаем?
— Давай, — согласился Дорохов и протянул Козленкову сигареты. — Покурим, послушаем, а ты расскажи мне об этих музыкантах.
— В беседке постоянных посетителей с десяток, а кроме них заходят разные парни. Сегодня один, завтра другой. Иной вечер — человек двадцать соберется. Если в клубе новый фильм идет или концерт какой, то в беседке сидит какой-нибудь горемыка, оставшийся без билета. По-моему, всю компанию как магнит притягивают Геннадий Житков, Павел Львовский и Васька Зюзин.
— Расскажи о каждом поподробнее.
— Житков работает на заводе лекальщиком, ему 27 лет, он на год старше меня, холостой, зарабатывает хорошо, живет с родителями, почти не пьет, с детства любит музыку, играет на разных инструментах. В прошлом году ездил специально в Москву и купил аккордеон, большой, итальянский, очень дорогой. Он на него деньги копил несколько лет. Когда был пацаном, сбежал из дома и поехал поступать в музыкальное училище, его приняли, месяца два проучился, а потом исключили. За что, так толком и не знаем. Сам он об этом не любит рассказывать. Слух у него исключительный. Сидит в кино, услышит новую песенку, а назавтра в беседке ее без всяких ошибок на аккордеоне выдает. За ним по пятам ходит его дружок Павел Львовский. У того гитара. Он помоложе Житкова, но ему под стать — играет отлично. Павел учится в нашем заводском техникуме на последнем курсе. Сначала они оба в музыкальном кружке в техникуме были, а потом во Дворец перешли. Житков джаз организовал. Прекрасный джаз. Но он распался по Генкиной вине. Ушел он, а за ним и Павел тоже. Там на Житкова несколько неприятностей свалилось. Играл он на клубном аккордеоне. Появился во Дворце культуры новый массовик, не из умных, надо прямо сказать. Забрал у Житкова аккордеон, с которым тот не расставался. Не доверил. Этого парень не смог перенести, ушел. Через несколько дней во Дворце культуры — кража. Исчезли саксофон, флейта и этот самый аккордеон. Массовик поднял шум, немедленно к нам, все это, мол, дело рук Житкова и Львовского. Борис Васильевич сам с кражей разбирался, несколько раз с Геннадием и Павлом разговаривал. Через пять дней или через неделю встретил меня Житков и говорит: «Передай Афанасьеву, что все инструменты на чердаке семиэтажки лежат целехоньки. Кто их украл, знаю, но не скажу, только учтите, я к этому делу никакого отношения не имею». Мы — туда, и нашли всё. Борис Васильевич послал меня за нашим экспертом, она там же, на месте, отыскала на инструментах много отпечатков пальцев, а потом у себя в картотеке нашла преступника. Тоже нашего, местного — Кирилла Ермолаева. Он, кстати, никакого отношения к посетителям беседки не имел. Кражу совершил один. Во Дворец культуры два раза лазил. Сначала взял аккордеон, а потом все остальное. Я Геннадия несколько раз спрашивал, как он узнал про инструменты, но тот ни мне, ни Борису Васильевичу ничего не сказал. Афанасьев уговаривал Житкова вернуться во Дворец культуры, а он говорит: «Пока тот на месте, ноги моей во Дворце культуры не будет». Павел Львовский считает Житкова своим учителем и от него ни на шаг. Играют они хорошо, у Пашки голос хороший, ну, вот и липнут ребята, а им приятно. Им ведь слушатели нужны.