Петр Семенович сидел перед своей палаткой на раскладном стульчике, держал на коленях рекогносцировочную карту, составленную Германом, и, хмуря брови, огорченно думал о том, что главный квартирмейстер выбрал неудачное место для Константиногорской крепости: укрепление будет «слепо». Не в низине, на берегу речки, следовало строить сооружение, а чуть выше, на подоле Машука: оттуда как на ладони видна окружающая местность, сподручнее наблюдать за аулами абазин и кабардинцев, разбросанных южнее и севернее долины Подкумка. А теперь вот придется размещать дозорные посты на отрогах Машука, в четырех верстах от крепости.
Но и эти дозоры полностью не спасают. В долине, по-над речкой, могут быть туманы, и тогда предупреждающего при появлении неприятеля или купеческого каравана зажженного костра или смоляной бочки не увидишь из крепости. Пока прискачет в Константино-горскую нарочный, времени уйдет немало.
«Эх, Герман, Герман!—тяжело вздохнул Чайковский.— Теперь уж и изменить ничего нельзя. Сколько лишнего будет труда солдатского».
Он знал, что после окончания строительства его назначат комендантом Константиногорской крепости. Чайковский втайне мечтал вырваться с Кавказа, уехать служить в какой-нибудь гарнизон центральной России. Причиной тому была его жена, которая, опасаясь скуки на диком Кавказе, не собиралась переезжать к мужу. Вот уже три года они поддерживают связь только через письма.
После обеда Чайковский велел Епифану и Елисею оседлать коней, взять ружья и поехал с ними на Горячую, с которой он намеревался выбрать позиции для дозорных постов. По дороге Епифан спросил батальонного командира:
— Ваше высокоблагородие, пошто сия гора называется Горячей? Егери сказывали, будто она дышит жаром. Зимой и летом от нее пар идет.
Майор улыбнулся:
— Жаром, братец, она не дышит, а вот парок вьется.
— Откель же парок-то?—заинтересовался Елисей.
— Горячие ключи из-под горы вытекают.
— А пошто горячие-то?.. Может, внутрях горы огонь? Вот он и нагревает воду-то?—строил догадку практичный и хозяйственный Епифан, подумывая о том, как бы эту горячую воду приспособить к делу.
Чайковский опять улыбнулся, покачал головой:
— Братец, ты такой вопрос задал, что я, пожалуй, не отвечу. В самом деле, почему родники вытекают из-под горы горячими? Вот приедем на место, попробуем разгадать загадку...
Гора Горячая — южный отрог Машука—темно-се-рым каменным серпом вытянулась с востока на запад, как бы отхватывая небольшую часть равнины, приподняла, ласково, по-матерински прижала к себе, образовав уютное плато, где царили безветрие, влажное тепло и покой.
Конники остановились у западного, лобастого подножия «серпа» и вдруг увидели, что со склона горы от самой вершины в разных местах по темным расщелинам говорливо, серебристыми струями стекали ручьи.
— Чудеса! Из-под горы бьют ключи — ладно, но чтоб с горы?.. Такого отродясь не видывал!—удивлялся Елисей.
— Да, явление редкостное!— подтвердил Чайковский, завороженный небывалым зрелищем.
Первым спешился Епифан и — к прозрачному ручью, пахнувшему серой. Присел на корточки, сунул палец в воду:
— И впрямь горяча!
Лизнул палец языком, поморщился:
— Эх, мать! Горька, солона, да еще и кисла! Беда какая, огород такой не польешь.
Чтобы удостовериться, прав ли денщик, Чайковский слез с коня, присел рядом с Епифаном и, проделав то же самое, задумался: «Почему вода в ручье горячая и горьковато-соленая, с легкой кислинкой?..»
Тем временем братья Серебряковы пошли осматривать местность: трава вокруг хилая, кустарники низкорослые, колючие, неприветливые. Наткнулись на выдолбленное в скальном грунте корыто. Внутри корыта стенки ровные, гладкие, на дне отверстие с куриное яйцо, рядом каменная затычка, вытесанная по величине отверстия. По всему видно, такое мог сделать только человек.
— Елисейка, видать, сюда воду горячую люди из родника наливали. Вишь, красно-серый осадок на дне. Выходит купались тута, а?
Подошедшему Чайковскому Епифан радостно сказал:
— Петр Семенович, полюбопытствуйте, какую штуковину мы нашли!
— Да. Наверное, местные жители в ней купались.
— Петр Семенович, и нам она пригодится. Баньку над корытом соорудить и сразу шестерым егерям можно греть натруженные косточки. Жаль, березка тут не растет, а то бы веничком с превеликим удовольствием... Ничего, мы и дубовым,—рассуждал старший Серебряков.
— Мысль верная, но не всякому человеку можно лезть в минеральные ванны. Иные, искупавшись в них, болеть начинают.
— Неужто?.. Вот напасть какая!— изумился Епифан.
— Да, братец, так медики считают. А посему вначале надобно попробовать, какое действие окажет на организм сия вода, и уж потом баньку. Я попрошу приехать сюда медика штаба Линии, пусть он определит, можно ли нашим егерям ванны принимать.
Елисей загорелся желанием сейчас же опробовать на себе действие воды.
— Разрешите, ваше высокоблагородие, искупаться? Я торбой в один момент натаскаю в корыто воды.
— Нет, братец, не будем рисковать, купаться только после специального разрешения,— возразил Чайковский.
— Петр Семенович, ну хоть босу ногу в ручей опустить,— не унимался ординарец.
— Ногу можно,— улыбнулся офицер.
Егерь быстрехонько скинул сапог, засучил штанину до колена и смело ступил в русло родника.
— Не щиплет?— спросил его Епифан.
— Не! — блаженно улыбался младший брат...
Через неделю в Константиногорскую крепость приехал главный медик Азово-Моздокской линии, седенький старичок в очках, утомленный, нервный, как видно, очень занятой человек. Раздраженно выговорил Чайковскому:
— Ваше высокоблагородие, у меня забот — полный саквояж. В лазаретах не хватает лекарств, оборудования, инструмента, а вы по пустяку от дела отрываете. Купались же горцы, купайте и солдат.
— Купались и, по слухам, умирали, не мне вам об этом говорить. Определить, с какими болезнями можно принимать минеральную ванну, а с какими нельзя, ваш первейший долг,—настаивал командир батальона.
— Мое посещение вряд ли внесет ясность. Боюсь, что не смогу сказать, наверно, благо или вред кому от тех процедур — дело мало исследованное у нас.
Приехали к горе Горячей. Старичок опустил в родник стеклянный термометр, подержал его в воде минуту, вынул, посмотрел на циферки, записал в книжечку. Потом набрал в бутылку воды, закупорил пробкой.
— Вот единственное, что я могу сделать — увезти провизору нашей главной аптеки сию бутылку и велеть ему учинить содержимому химический анализ и отослать его в Петербургскую медицинскую академию...
В палатке Тане нравилось: солнце не печет, дождь не мочит. Сухо, светло, не то что в земляной норе отца. И кормят сытно.
Первые дни Епифан поглядывал на нее косо. Потом подобрел — нет-нет да и сунет лишний кусочек хлеба. А Елисей лучше отца. Отец, вечно злой, никогда с ней не разговаривал. После смерти матери и двух братишек от какой-то страшной болезни он не хотел ее видеть. Уедет на неделю в горы, крошки чурека не оставит. Питалась ягодами, кореньями. Отец , приедет — она забьется в угол, дерюжкой прикроется, выглядывает оттуда, как мышь. А когда под ним коня убили и он вернулся пеший, изодранный, целыми днями высматривал долину, девочка даже боялась выползти из своего угла. Выходила только ночью, когда отец спал... Так зачем же ей бежать от русских?
Через неделю Таня стала выглядывать из палатки, удивляясь, для чего вокруг лагеря возводят земляной вал. Насыпали в высоту — рукой не достать. А за валом— глубокий ров. Из бревен, привезенных откуда-то, складывают сакли. Но почему и для чего такие огромные? И не с плоской крышей, а шатром? И окна со всех сторон? Зачем столько окон? Подойдет к «сакле», смотрит, как егери тешут топорами бревна, натужась поднимают на стены.
— Ну, что, дочка, пришла посмотреть, как строим?— ласково спрашивали те.
Она хоть и не понимала, что ей говорят, но чувствовала, что их бояться не следует. Зря отец отзывался о них плохо: «Урус — гяур, шакал. Их кинжалом резать надо!»