— Дьявол, — прошипел под нос Габриэль, осторожно выглядывая из-за угла и устремляя полный тоски взгляд на слабо освещённые окна второго этажа. Так близко и так далеко… — Что же делать?
Записка жгла руки, засунутые глубоко в карманы пальто, душа и сердце рвались вперёд, отказываясь подчиняться последним проблескам здравых мыслей, отчаянно с ними споря: ведь не могут за ним и Тимоти следить ежечасно, да и четвёртый день их вынужденной разлуки подходит к концу! Их должны были оставить в покое!
Габриэль облизнул пересохшие губы, сверля горящим взглядом окно маленькой комнатки, ставшей темницей его сердечному другу. Как же хотелось ворваться, прижать к себе и будь, что будет…
Итальянец сделал шаг навстречу приветливым тёплым огням паба и застыл, закрыв лицо ладонями.
— Нет… — прошептал он, — я не могу так рисковать.
Горький стон, зародившийся в пылающей груди отчаявшегося романтика, оборвал елейный голос:
— Мистер Россетти?
Габриэль вздрогнул и, круто развернувшись, нос к носу столкнулся с пропитой рожей. Жёлтые с красными прожилками глаза участливо смотрели на него.
— Джимми?
— Я, мистер Россетти, — кивнул бывший помощник. — Вот, проходил мимо, увидел вас, решил поздороваться, — он подобострастно поклонился. — Ну и погодка! Самое время наведаться к доброму мистеру Тейлору и согреться стаканчиком джина. Поди, ваши друзья уже там, а вы-то чего мокнете? — подмигнул негодяй.
«Не твоего ума дело», — мрачно подумал итальянец, но ничего не ответил и вновь повернулся к пабу, нервно покусывая губу.
— Забавно вышло… — задумчиво произнёс Джимми, с насмешкой глядя в спину художника.
— Что вышло? — безучастно поинтересовался Габриэль.
Бывший помощник обошёл его и заглянул в хмурое лицо.
— А знаете, мистер Россетти, я ведь должен вас поблагодарить.
— Что?.. — художник непонимающе хлопнул ресницами, — Поблагодарить? За что?
Джимми пожал плечами, поплотнее закутался в худое пальтишко и ухмыльнулся.
— Если бы вашими с Тимоти стараниями меня не вышвырнули из этого паба, я бы так и продолжил опускаться на дно бутылки. Каюсь, вёл себя просто отвратительно, — смиренно опустил голову шельма. — Особо стыдно перед мистером Тейлором — он всегда был добр ко мне. Но зато сейчас я служу. Да, да, не удивляйтесь. Не бог весть какая работёнка, но я там на неплохом счету, даже премию обещали. Так что я совсем на вас не в обиде, уж поверьте.
— Это ты не в обиде? — криво усмехнулся Данте и его кулаки сжались. — Ты, который постоянно отлынивал от обязанностей и пользовался добросердечием хозяина и наивностью безотказного юноши?
— Я покаялся, мистер Россетти, — быстро произнёс Джимми, узрев дьявольский огонь на дне печальных глаз. — Ох, если бы я мог хоть как-то загладить свою вину! И перед вами так же! — он снова согнулся в поклоне, — Если я могу хоть как-то послужить вам — только прикажите!
Соболиные брови сошлись к переносице — а ведь это шанс! Габриэль сжал в кармане записку и тяжело выдохнул.
— Бог с тобой, мерзавец. Прощаю. А вот послужить можешь.
— Всё, что угодно, сэр! — извиваясь змеем, оскалился пьяница.
Немного поколебавшись, итальянец достал послание.
— Передай это Тимоти, — он вложил многократно сложенный листок в грязную ладонь и поморщился. — В руки передай.
— Непременно. Что-нибудь ещё? — Джимми разве что не ползал в его ногах.
— Ничего, — прошептал Габриэль, пошарил в кармане и после секундного раздумья вложил в руку мужчины монету. — За услугу. И… я рад, что твоя жизнь наладилась.
Кивнув Джимми и бросив последний взгляд на окна второго этажа, он стремительным шагом направился прочь…
***
Стрелки часов неумолимо приближались к восьми — часу, который положит начало ожиданию Габриэля.
Тимоти без труда понял смысл, скрытый в стихотворном послании своего отчаянного романтика. Перечитывая строки вновь и вновь, он трепетно касался дрожащим пальцем каждого слова и улыбался сквозь пелену, застившую глаза и норовящую пролиться очередным солёным потоком.
Юноша бережно сложил записку, вручённую ему Джимми, откинулся к прохладной стене и взглянул на раскрытый томик Шекспира, лежащий на коленях.
«Уж лучше быть дурным, чем только слыть.
Не может быть усладою услада,
Когда о ней другой посмел судить:
Восторг хиреет от чужого взгляда.
Ужель шпионов похотливый взгляд
Кровь остудить горячую способен?
Они грешат сильней меня в сто крат —
Порочен я, но им я не подобен:
Живу, своих стремлений не тая,
Считая благом все свои утраты,
Не им судить меня, я − это я,
И я прямее их, они − горбаты
И, судя по себе, осудят всех:
Мол, нет безгрешных − миром правит грех!»*
Бросив взгляд на часы, Тимоти захлопнул книгу.
— Простите меня, дядя…
Заперев дверь на замок, он распахнул окно, вдохнул полной грудью свежий, прохладный воздух позднего сентябрьского вечера и огляделся. Возможно, кто-нибудь из прохожих и заметит как он, словно воришка, спускается со второго этажа по деревянным решёткам, увитым увядшим плющом — ну и пусть. Ничто не сможет удержать его от прощания с любимым. Никакие опасности не заставят его отказаться от последней возможности побыть вместе, прежде чем…
— Пред тем, как чёрные сомкнутся волны, печалью лик Любви навек закрыв… — прошептал юноша и взобрался на подоконник.
***
Не имея сил отвести взгляд от высокого эшафота, Габриэль молился.
Он редко обращался к Богу. Но сейчас, глядя на шесть обречённо съёжившихся фигурок со связанными впереди руками, он отчаянно шептал молитвы. Все подряд, которые обнаруживались в его памяти. Рядом тоненький шёпот вторил ему, прерываясь тихими, сдавленными всхлипами.
Их с Розалией молитвы были никому не слышны — толпа ликовала в предвкушении скорой расправы. Беснуясь, она выкрикивала оскорбления и проклятия мерзким содомитам, захлёбывалась яростью и праведным гневом, пока судебный клерк зачитывал обвинения. Наконец, он закончил и отошёл в сторону, уступая место палачу — мистеру Калкрафту. Вопли толпы смолкли, будто их отсекли ножом. Люди замерли, с интересом и жадностью внимая каждому неторопливому движению знаменитого лондонского палача — при желании и добром расположении духа он мог превратить обычное повешение в незабываемое и захватывающее зрелище.
Габриэль замер вместе с остальными, с ужасом глядя на то, как палач неспешно накрывает головы несчастных белыми капюшонами и накидывает на беззащитные шеи петли. Взгляд раскосых глаз задержался на двух обречённых, стоящих рядом на левом краю эшафота, и мгновенно наполнился слезами жгучей вины и бессилия. Он судорожно всхлипнул и зажал рот ладонью.
Меж тем, мистер Калкрафт завершил приготовления, ещё раз проверил натяжение каждой верёвки, отошёл к рычагу, открывающему люк, и застыл в ожидании команды.
— А что, сразу всех вздёрнут? — разочарованно произнесла какая-то неопрятная женщина, стоящая неподалёку от Данте и Розалии. Щуря близорукие колючие глазки, она привстала на цыпочки, по-черепашьи вытягивая шею из ворота замусоленного плаща.
— А ты хотела, чтобы любовничков вешали по парам, как и сцапали? — проворчал ей в ответ мужчина такого же неряшливого вида и сплюнул, — Грязные малакии, их надо было забить камнями, а не вешать! Много чести!
Едва сдержав мучительный рык, Россетти сверкнул на мужчину страшными глазами, но тот ничего не заметил, всецело поглощённый процессом, по примеру подруги, отчаянно вытягивая тощую кадыкастую шею. Кулаки Габриэля зачесались от желания сдавить его отвратительную глотку, но это желание мгновенно растворилось в хриплом голосе судебного клерка, громко возвестившего: